которая съежилась от холода под целой кучей одеял, а лицо ее горело от жара. Кстати, если раньше она и бредила, в чем Генрих сомневался, то теперь с ней все было в порядке.
– Вели всем уйти, – прошептала она. Генрих одним жестом очистил комнату.
– Проследи, чтобы с Уорвиком ничего не случилось, – продолжала она тем же прерывающимся шепотом, – умоляю, Генрих, только бы с Уорвиком ничего не случилось.
– Я тебе говорил, что я не убийца, Элизабет. Я делаю для мальчика все, что могу. Успокойся, пожалуйста. Я по-настоящему рассержусь, если ты не перестанешь изводить себя. Сначала ты терзалась из-за моей неверности, а теперь из-за моих намерений по отношению к твоему кузену.
– Не твоих намерений, Генрих. Не твоих.
– Тогда чьих же?
Ее рот дважды открылся и закрылся, а глаза стали безумными, так что Генрих положил ей руку на лоб.
– Я не могу рассказать, – прошептала она, – хочу, но не могу. Ты мне не поверишь, это так ужасно, Генрих, что даже когда я думаю об этом, у меня кружится голова. Где ты? – внезапно захныкала Элизабет. – Где ты? Ты исчез.
По-настоящему испугавшись, Генрих обнял жену вместе с одеялами.
– Нет, я здесь, Бесс, я с тобой.
Для Генриха было так непостижимо, что интересы его и его матери могут быть разными, что он никогда раньше не задумывался, как бы он себя чувствовал на месте Элизабет. Не осознавая, что его жена рыдает от его холодной отчужденности, а не от его физического отсутствия, он боялся, что расстроил ее психику своими притязаниями, что она едва не отдала свою жизнь, пройдя через такие ужасные страдания, за жизнь своего сына.
– Тише, Бесс, тише. Не волнуйся так. Все будет в порядке.
Рука нашла выход из-под одеял и ухватилась за воротник Генриха, украшенный драгоценностями.
– Говори, Бесс. Ты меня понимаешь?
– Я хочу видеть твое лицо. – Она откинулась назад, посмотрела на него и опустила голову на подушки. – Не уходи опять.
– Нет, я останусь здесь до тех пор, пока тебе не станет лучше. – Генрих рассеянно подумал о куче работы в своем кабинете, о приближающейся парламентской сессии, которая требовала закончить эту работу, и обнял Элизабет еще крепче. – Ты не должна раздражаться. Не думай больше об этом. Послушай, Бесс. Не бойся. Я не причиню вреда ни тебе, ни кому-либо, кто тебе дорог. Я никогда больше не буду задавать тебе вопросы об этом. И мне это больше не повредит, так как я думаю, что знаю то, чего ты не можешь мне сказать.
Элизабет перестала дрожать. Руки Генриха устали, и он положил жену на подушки. Элизабет не протестовала. Генрих терпеливо стоял у кровати и держал руку, ожидая, пока она закроет глаза.
– Если Уорвик умрет, Генрих? – отчетливо сказала она, не переходя на шепот. – Ты убьешь меня?
– Ради Бога, Элизабет, как эта сумасшедшая идея могла прийти тебе в голову?
– Ты неправильно меня понял. Я не спрашивала, захочешь ли ты это сделать, я спросила, сделаешь ли ты это.
– Бесс, – сказал он утомленно, – если ты не перестанешь бредить и не поправишься, ты убьешь меня. Я умру от волнения и истощения. Это тебя удовлетворит?
– Нет, потому что тогда Артур останется совсем один, и кто-нибудь убьет его так же, как мой дядя убил моих братьев…
– Прекрати, Элизабет! – проревел Генрих.
Они часто ругались, но он никогда раньше не повышал на нее голоса, и шок помог ей понять, что она натворила.
Элизабет так долго жила с этой идеей, что весь ужас не притупился, но внезапно побледневшее лицо Генриха убедило, что такая мысль никогда не приходила ему в голову. Она подумала, что, наверное, сошла бы с ума, если может прибавлять этот кошмар к его прочим заботам. Если бы это помогло мужу, она согласилась бы вырвать себе язык. Но она могла вознаградить себя. Она могла перестать быть обузой для него.
– Извини, Гарри. Это просто бред воспаленного мозга. Это никогда не случится. Ты думаешь, Бэдфорд позволит кому-нибудь обижать твоего сына больше, чем он позволяет обижать тебя?
– Вот утешение! Тогда мой сын будет чувствовать себя так же, как и я, загнанным зверем.
Элизабет не отступила при упоминании о гонении, которое ее семья устроила ему, хотя никогда раньше он не говорил об этом открыто.
– Гарри, подойди ближе, – она с усилием, которого сама от себя не ожидала, уняла дрожь в теле и притянула его так, что он сел рядом с ней. – Я не это имела в виду, ты же знаешь. С твоим дядей, Генрих, ничего не случилось, когда он был ребенком, хотя ему было всего девять месяцев, когда король, его отец, умер. Его дяди были не такими, как мои. Они заботились о нем и защищали. Неужели Бэдфорд обидит твоего ребенка?
– Джаспер уже стар.
– Оксфорд не так стар, и Фокс, и Девон, и Ноттингем. Мне назвать всех твоих друзей? У больного мозга больное воображение. Ты сам сказал, что у меня бред. – Она прижала его к груди, надеясь, что он не заметит ее жара. – Ты видишь, мне теперь лучше. Разве я не просила тебя убить меня? Что может быть хуже для тебя, даже если ты меня ненавидишь, но я знаю, что это не так. Можно ли задать более сумасшедший вопрос?
Элизабет не могла вернуть доверие Генриха, но она что-то лепетала, пока он не вдохновил ее более
