Грузный, но на редкость аккуратный и проворный, Франс споро укладывал грибы в корзинку и, казалось, не слушал своего старшего товарища. Андре, наоборот, забыл на время про собирание и прислушивался к звучанию окружающей местности. Утренний лес просыпался и светлел на глазах, избавляясь от темноты. Ветер оживал в кронах, на разные лады пели птицы, зажужжали, затрещали, начали носиться мошки, стрекозы, пчёлы и прочие насекомыши. Парень тщательно всматривался в просветы между стволами деревьев и никого не видел, хотя только вот что-то почувствовал.
– Наверное, показалось…
– Показалось, показалось, – забурчал Франс. – Смотри лучше, какой большой белый гри…
– Да тише ты, кому говорю. Меня бесит твоя беспечность, Франс, вокруг война.
Оставив корзинку, Франс поднялся, тихонько подошёл к другу.
– Чего ты так дёргаешься? – зашептал он. – Война была всегда, ещё до нашего рождения уже была… Мы же с тобой партизаны, это наша территория, мы здесь родились и выросли, знаем все тропы и тайники. Смотаться от фашей нам – плёвое дело.
Андре глубоко вдохнул, выдохнул, ещё раз осмотрелся и вроде бы успокоился.
– Ладно, быстро набиваем корзины и сматываемся. Мы и так слишком далеко отошли от посёлка. Недолог час и в город выйдем, там оккупанты нас и заграбастают.
Солнце медленно, но необратимо взбиралось на верхушки сосен, и его лучи всё больше наполняли лесную чащу. День обещал быть тёплым и ярким. Франс бесшумно вернулся к своей корзинке, практически уже забитой до верха отборными грибами. Он без труда отыскал ещё пару красавцев, уложил их.
– Ну, теперь можно и домой.
Взял корзину, а под ней…
Живые человеческие глаза, и, кажется, даже злобно улыбаются. С ума сойти, в зелёном травяном покрове – пара страшных глазищ. Вырастая словно из-под земли, поднялась фигура, облепленная растительностью. За плечом угадывался до боли знакомый автомат. Это что ж получается, алеманы уже лучше партизан маскируются?!
Франс заорал что есть мочи, не столько испугавшись врага, сколько его дикого костюма а-ля леший. Но его рот тут же накрыла изрядно вымазанная в грязи ладонь, крик захлебнулся.
В отличие от младшего товарища, Андре, не растерявшись, выхватил из-за пояса револьвер, но не успел им воспользоваться. Сзади чья-то мощная лапа вцепилась железной хваткой, ловко загнула руку с оружием за спину, и от острой боли парень согнулся до земли.
– Брось ствол, дурачок, и я перестану ломать тебе руку, – сказал второй на отличном франконском.
Конечно, настоящий патриот Андре Ренуа не собирался выпускать из рук свой последний шанс, но револьвер выпал из ослабевших пальцев как-то сам собой.
– Вы можете успокоиться и послушать немного, – сказал тот, кто зажал рот Франса – судя по голосу, мужчина годился ему в отцы. Кстати, его франконский тоже был не плох. Фашисты брезговали чужими языками и учили их только лишь по необходимости. Может, всё-таки не алеманы? А вдруг русские наконец- то пришли?!
Второй, по голосу явно помоложе, высвободил из захвата руку Андре, но не отпустил её.
– Нас не надо бояться, мы… – он не успел договорить, раздалась автоматная очередь, и ближайший кустарник остался без верхушки.
«Лешие» упали как подкошенные, подминая под себя ребят, и так это искусно сделали, что четыре человека превратились в два лесных бугорка.
Да, вот это уже, похоже, были настоящие фаши. Андре отчётливо слышал топот кожаных сапог и ненавистную речь. Язык врага он знал неплохо, ещё бы, за двадцать лет оккупации, плюс тотальная алеманизация, язык оккупантов более-менее знал каждый. Фашей было трое, говорили они примерно о том, что «…где-то здесь был слышен крик, и нужно всё тщательно обыскать… а может, сова или какая другая тварь… может быть, но проверить всё равно надо… ну, ты слышал, вот и проверяй… догонишь, когда закончишь».
И что вы думаете, остался и рыскал, нелюдь проклятый! Даже один раз наступил на бугорок, под которым таились старший из незнакомцев и Франс. Франс вмиг вспотел и стал задыхаться, незнакомцу честь и хвала – он выдержал вес жирного алемана, ни разу не дрогнув, ни единой мышцей, камень, а не человек. Хорошо ещё, что враги были без своих любимых овчарок.
Первым шёл Андре, как главный знаток тайных троп, местный следопыт. За ним молодой человек, одетый в живую траву вместо униформы, потом Франс, и замыкал цепь старый солдат с алеманским автоматом, также в дикой экипировке.
– Мой пришёл в негодность во время высадки, – объяснил он в дороге, – пришлось отнять у фашей.
– А вы и вправду англы? – переспросил недоверчивый Андре.
– Точно. Меня зовут Джек, – представился тот, кто помоложе, – а вон ту старую калошу, что плетётся сзади, – Николс.
Мужчины приглушёно рассмеялись.
– Вот сейчас эта старая калоша всем вам троим надерёт задницы.
Ведущий остановился, перевёл дух и предложил сделать привал, сказав, что вошли в безопасную зону, куда фаши ещё никогда не забирались. Никто не возражал.
Затрещал костёр. Англы достали тушёнку, луковицы, хлеб и, о боже, шоколад! Маленькую, грамм на пятьдесят, плитку молочного шоколада. Андре присвистнул и даже слегка ругнулся от восторга, Франс облизнулся и без слов побежал к ручью за водой, попутно собирая чайные травы.
– Вот и славно, – сказал Андре, проводив взглядом сверкающие пятки друга, – не будет отвлекать. Я хочу поговорить с вами, мсье Николс и мсье Джек…
– Просто Ник и Джек, – предложил старший.
Андре изо всех сил старался выглядеть взрослым и серьёзным, компетентным и важным человеком, с которым можно решать военные вопросы. Ведь сейчас именно от него зависела судьба самого крупного в Альпах партизанского поселения.
– Ник и Джек… Вы утверждаете, что ваш штаб сотрудничает с нашим старостатом… И вот внезапно появилась реальная угроза для Посёлка, о которой вы узнали первыми, и пришли предупредить. Почему не по радио?..
Он говорил и, слыша сам себя, кривился. Неправильно подбирал слова, коряво склеивал фразы. В общем, первый круассан всё-таки кривой.
– Алеманы раскусили наш последний шифр, к тому же информация, которую мы хотим передать старосте Жаку, настолько конфиденциальна, что доверять радиограмме, почтовым голубям и прочим видам связи мы не можем, да попросту не имеем права – слишком велико её значение!
Ага, он знает имя первого старосты, уже хорошо, хотя кто его не знает – Жак давным-давно превратился в легенду…
Джек то хмурился, то ухмылялся нарочитой важности юного партизана. А вот старый вояка Николс, давно лишившийся нетерпимости, свойственной молодости, принял правила парня и решил вести переговоры в тоне, который задал юный франкон. Вероятно, мужчина был настолько уверен в своём превосходстве, что не считал нужным его демонстрировать.
Банка с говяжьей тушёнкой, которую молодой англ положил в пламя костра, набухла. Он палкой вытащил её из огня и ножом сделал пару отверстий, чтобы вышел пар и мясо быстрее остыло. Андре про себя отметил, как хорош новенький нож Королевской армии; что ни говори, а оружие англы делают добротное. Вместе с паром вытекло немного горячего жира (о, непростительное расточительство!), а воздух наполнился мясным запахом. Этот сладостный аромат через ноздри ворвался в мозг и парализовал мысли. Рот Андре моментально наполнился слюной, и теперь, чтобы нормально говорить, приходилось часто сглатывать. Парень начал нервничать. Благо, проницательный Джек, не став дожидаться, пока тушёнка остынет (зачем её вообще было греть!), легко и быстро вскрыл жестянку, покрыл ломоть хлеба толстым слоем мяса и протянул Андре.
– Спасибо! – Ничего не евший со вчерашнего обеда парень в два укуса проглотил половину сэндвича, больно обжёгся, но виду не подал. – Сразу говорю начистоту: дальше я вас не поведу.
– В смысле?! – возмутился Джек, дуя на свой бутерброд.
Ник пока молча слушал.
