сильнее из-за того, что не хотела показать свое горе. Глядя на нее, Пол радовался, что ее забирают в Кентдейл к подругам и учебе, – будет лучше, если она переживет все это вдалеке от родных мест. Нанетта тоже была рада – этот дом перестал быть ее домом, и она думала о Кентдейле, как пленник о свободе. Она стала почти взрослой – ее любимый папа умер и забрал с собой из этого мира всю любовь. Она была уже не ребенок, и если ей доведется полюбить, то эта любовь будет непростой и нелегкой. Теперь любое счастье для нее будет иметь оттенок печали.
Накануне отъезда Нанетты вся семья собралась в главном зале, вместе с Томасом Парром и семьей Баттсов – Джоном, Люси, их шестилетним Бартоломью и семилетним Джоном. Тут был и Адриан – после трагедии Пол поселил его снова в Лендале, теперь он должен был жить у Баттсов и посещать школу, пока Пол не приищет ему места ученика или еще что-нибудь подходящее. Мальчик оказался очень смышленым, и Пол подумывал о том, что он неплохо бы смотрелся юристом. Адриан держался в стороне от остальных, как и следовало, учитывая двусмысленность своего положения, и по возможности стремился оказаться в тени. Но если он был на освещенном пространстве, его глаза, горящие как угольки, непрерывно следили за отцом.
– Итак, Нанетта, завтра ты возвращаешься в Кентдейл, – обратился Пол к бледной девочке в черном. Нанетта вообще представляла собой сочетание только черного и белого – ее волосы темнотой соперничали с ее траурной одеждой, а лицо было бледнее ее белого накрахмаленного чепца. – Ты должна прилежно учиться и упорно трудиться, быть послушной, чтобы стать приличной молодой женщиной. – Нанетта послушно склонила голову, и Пол продолжил более низким тоном: – Через несколько лет тебя уже можно будет выдать замуж. Я полагаю, что твой отец при первой же возможности нашел бы тебе пару. Не опасайся – я исполню за него этот долг. – Он оглядел собравшихся, смотревших на него. – Перед всеми вами я клянусь, что буду отцом детям Джека, и они не будут нуждаться ни в чем. Когда придет время, я обеспечу их надлежащим приданым и найду подходящие пары. Я считаю это своим священным долгом.
Пол перевел глаза на Нанетту, выжидательно смотревшую на него, и несколько виновато улыбнулся.
– Верь мне и отныне считай меня своим отцом, – объявил он. – Джек был моим братом, и я позабочусь о тебе и твоих сестрах.
Она кивнула и, подчиняясь безотчетному импульсу, подошла к нему и обняла, он на мгновение сжал ее в объятиях. В каждом из них жило свое горе, и в этот момент они распознали его друг в друге.
На следующий день сэр Томас Парр с Нанеттой и слугами ускакал по направлению к Кентдейлу, отбыли и другие гости. Теперь Полу нужно было сделать еще одно дело, прежде чем вернуться к нормальной жизни и привыкать к одиночеству. Урсула не была похоронена на Морлэндском кладбище – даже при всей любви к ней Пол не мог так оскорбить родовую честь. Он похоронил ее в тихом уголке кладбища при Св. Троице и завалил могилу цветами, которые в народе называли медвежьими ушками.
Но память о ней в доме, хозяйкой которого она могла бы стать, сложись жизнь иначе, должна была остаться. Пол призвал каменщика и дал ему соответствующие инструкции. Удивленный каменщик повиновался – не его дело задавать вопросы, а если к тому же приказывал мастер Пол-француз Морлэнд, он обязан был исполнить приказ. Поэтому в стене часовни, около которой Пол обычно становился на молитву, был вырезан силуэт медведицы – маленький, чтобы не нарушить другие обеты. Но теперь, когда Пол сидел, слушая слова мессы, или был погружен в молитву, его пальцы могли гладить барельеф в стене, как некогда он гладил живую женщину. Больше ничто не могло заполнить образовавшуюся в его душе пустоту.
Главный зал замка был переполнен, в нем стоял густой запах немытого человеческого тела, так как на заседании манориального суда присутствовали все арендаторы и слуги. Пол относился к своим сеньориальным обязанностям весьма серьезно, в отличие от южан, которые, говорят, уже не придерживались старых феодальных традиций, и сеньориальная система уходила в прошлое. Северяне гордились тем, что поддерживают старый порядок, и даже хвалились хорошими отношениями со своим сеньором.
Правда, большинство крестьян в Морлэнде были свободными – в поместье осталось только двое настоящих крепостных, два старика-брата, жившие в хижине на краю выпаса. Они никогда не были женаты, и соседи считали их немного... простоватыми, крестьяне их называли «аборигенами». Никто не знал, сколько им лет, никто не помнил их родителей, они стали просто частью пейзажа.
Большинство крестьян были добровольными арендаторами и испольщиками, и было даже несколько контрактников, обрабатывавших полоски земли в Шоузе и Уотермиле, появившихся совсем недавно, так как эти части имения управлялись по-современному. Остальные крестьяне не любили и презирали их за то, что их арендная плата была фиксированной и не могла повышаться, они были как бы привилегированным сословием, чуть ли не иностранцами, плодами южных веяний, чужаками. Это враждебное отношение заставляло их держаться вместе, что, в свою очередь, еще более отделяло их от остальных.
Пол начал с финансовых тяжб, так как ему всегда хотелось пораньше освободиться от денежных проблем, прежде чем приступать к чему-то более серьезному, что могло бы затронуть независимость этих йоркширцев и вызвать их гнев. Были собраны налоги и рента, мельничный сбор, плата за освобождение от барщины, которое Пол давал время от времени, хотя и не слишком часто, брачные и похоронные сборы, плата за использование незанятой земли. Как всегда, арендаторы стали обмениваться этими наделами, так как становилось все более модным соединять их в один большой участок, который можно было обрабатывать сразу, не бегая туда-сюда несколько миль. Пол ничего не имел против взаимных уступок наделов, так как при этом взимался налог, уплачиваемый ему. Сколько бы наделов ни было у одного человека, все равно то, Что ему сеять и обрабатывать, определялось на зимнем заседании суда, так что Полу пока до этого не было дела.
После того как с финансами было покончено и деньги собраны и спрятаны в казну управляющим, настало время для выслушивания ссор, дрязг и жалоб, но сначала Пол решил сделать одно приятное объявление. Он положил руку на плечо сидевшего рядом и слушавшего разбор дел – когда-нибудь ему самому придется заниматься этим – Эмиаса и объявил:
– Друзья, все вы знаете моего сына Эмиаса. – Последовал шепоток одобрения и согласия – все они знали хозяйского сына Эмиаса, недавно вернувшегося от двора великого кардинала Вулси, и гордились им. Отлично сложенный золотоволосый красивый парень выглядел и вел себя как настоящий дворянин. – Я счастлив сообщить вам, что мой сын уже два года как помолвлен, а теперь собирается вступить в брак с юной леди – миссис Елизаветой Норис, племянницей герцога Норфолка, отдаленной родственницей нашего повелителя, короля Англии.
Толпа разразилась приветственными воплями и криками радости.
– А потому мне доставит удовольствие, мои преданные подданные, пригласить вас вместе с вашими домочадцами к себе, на брачный пир, где будет вдосталь эля, мяса и всяких сладостей, танцы на лугу и прочие развлечения. Все вы приглашаетесь на этот пир.
– Благословит вас Господь, мастер! – воскликнул стоявший неподалеку старик. – И молодого мастера тоже!
