— Не знаю. Был без сознания. С неделю, а то и больше.
— Вам известно, где именно вы находились?
— Угу. На каком-то медицинском факультете или фельдшерском пункте. Точно не помню.
— Кто за вами ухаживал?
— Мужчина. Это все, что я помню. Немолодой. Так, во всяком случае, мне показалось.
— И, разумеется, вам выставили счет за услуги...
— Нет. Хотя, может, еще и получу. Я сказал «может», потому как не перевелись еще на свете люди, готовые оказать помощь человеку просто по доброте душевной.
— А может, и нет, — сказала она. А затем добавила: — Хотя лично я таких врачей не встречала.
— Ну а при чем тут вообще врач?
— Он мог оказаться свидетелем. Убийства.
— Чьего именно?
— Человека, который стрелял в вас.
— Но, миленькая, я же говорю, честное слово, не знаю, кто то был! — солгал я. Доказать обратное у нее не было возможности. — Кроме того, у меня не осталось извлеченных из тела пуль.
— У врача могли остаться. Врач, являющийся законопослушным гражданином, не стал бы уничтожать такие вещественные доказательства.
Я не сдавался.
— А может, то был просто какой-нибудь ветеринар, мэм. Или студент медицинского колледжа. Или же какой-нибудь престарелый док на пенсии, решивший вдруг тряхнуть стариной, вспомнить былое. Но ничуть не озабоченный при этом вещдоками, — последнее было куда ближе к истине. — Я же сказал: ничего не помню. Вырубился. Каким-то образом оказался во Флориде, в маленьком домике на пляже. Большую часть времени спал. Наверное, давали снотворное. Был совсем один и потихоньку поправлялся.
— И что же заставило вас вернуться?
Еще одна ложь во спасение.
— Прочитал в «Дейли ньюс» об одном убийстве. Ворвались в дом к человеку и застрелили. Убитый был моим старым другом. Мы вместе служили в армии. Вот я и решил поехать на похороны.
— И кто же этот ваш друг? — спросила она.
— Маркос Дули. — Помощник записал в блокнот. Позже они, конечно, проверят.
С полминуты в кабинете царило молчание. Ни один из нас не произносил ни слова, а она не спускала с меня глаз. Щелкнула шариковой ручкой, которую для понта не выпускала из рук, затем сказала:
— Вы, конечно, понимаете, мы должны были бы отвезти вас в участок и подробно записать все показания...
Я кивнул.
— Конечно, понимаю, но уверяю, ничего нового вы от меня не услышите. Кроме того... — тут я вдруг ухмыльнулся во весь рот, — все эти репортеры с камерами и прочими штуками, они могут неправильно нас понять и раздуть такую шумиху на пустом месте... Так что лично мне эта идея не кажется перспективной. А вам?
Она изобразила улыбку и поднялась из кресла. Вся ее свита тут же вскочила на ноги.
— Не ожидала, что здесь состоится пресс-конференция, мистер Хаммер, — сказала она. — В следующий раз постараемся обставить нашу беседу более приватным образом.
Сообщать об этом акулам пера не было необходимости. Они тут же сообразили, что к чему. Когда отворилась дверь, гул голосов сразу же стих и на лицах возникли сдержанные улыбки. А пара осветителей подбежали к своим приборам, камеры зажужжали, но все их снимки и записи годились разве что для внутреннего пользования или досье — во всяком случае, до тех пор, пока не всплывут какие-либо новые интригующие подробности о моем возвращении.
Я вышел, и мы провели коротенькую пресс-конференцию. Ничего нового или отличного от прошлого я не сказал, но постарался изложить таким образом, чтоб аудитории понравилось. Они записывали минут двадцать, пока, наконец, я не иссяк и не почувствовал боль в животе. По-видимому, она отразилась у меня на лице, и они быстренько свернули шоу.
Нет, все же приятно иногда вернуться домой.
Я не спеша принял душ, позволил тонким струйкам горячей воды помассировать тело и вдохнуть в него новую жизнь. Обтеревшись полотенцем, надел свежее белье. И отворил дверцу гардероба, где висели чистые отглаженные костюмы, рубашки, галстуки, стояли внизу отполированные до блеска туфли — все на своих местах. Находился тут и совсем новенький плащ с поясом и на теплой подстежке на «молнии». Нет, моя секретарша явно понимала, как следует заботиться о мужчине. Затем в течение нескольких секунд я размышлял, смогу ли вынести всю эту заботу и внимание. Потом подумал, какого дьявола! Просто будем делать друг другу маленькие уступки, и все.
Вельда никогда не знала, где я держу оружие. Хранилось оно в том же гардеробе, в потайном ящике, встроенном в заднюю стенку. Все на месте и в том же виде, как я оставил. «Кольт» 45-го калибра и «кольт» «комбат коммандер» лежали рядышком, завернутые в бумагу. Тут же находились и четыре полные обоймы. Короче говоря, в полной боевой готовности, вот только время боевых действий еще не настало. О том свидетельствовала боль в нижней части живота. Я взял обойму с хромированными патронами 45-го калибра и сунул ее в карман. Казалось бы, пустяк, но, ощутив приятную тяжесть, я почувствовал себя намного лучше.
Однако... кого я обманываю? Носить при себе обойму без пушки — это все равно что носить весло без лодки. Ах, да ладно, подумал я. Раз чувствую себя при этом лучше, стало быть, так и надо.
На улице было довольно прохладно — во всяком случае, для плаща без подстежки. Флорида избаловала меня. В течение нескольких минут я стоял у входа в дом и наблюдал за потоком движения. Было всего шесть тридцать, и поток казался умеренным. Я свернул вправо и двинулся к углу, на котором располагался магазин готового платья с многоугольной стеклянной витриной, глядя в которую так удобно наблюдать за тем, что творится за спиной.
Но за спиной ничего такого не наблюдалось. Я взмахом руки остановил такси и назвал водителю адрес Вельды.
За полчаса до этого я принимал пилюли из списка, составленного доктором Морганом. День выдался довольно хлопотный, а потому я принял две розовые таблетки вместо одной, как он рекомендовал в подобных случаях. Проблема лишь в том, что он не предупредил: после приема этих таблеток лучше остаться дома. Не знаю, что за чертовщина то была, но, приняв лекарство, я почувствовал себя как-то странно. Позвонил Вельде из холла внизу, и минуты через две она спустилась — крупная соблазнительная женщина, способная вскружить голову любому мужчине и свести с ума от зависти любую женщину. Нет, в ней не осталось и тени той девичьей наивности и угловатости. Цветущая, воплощение женственности, она гордо несла себя. Глаза все те же, глубокие, карие, и в них светится ум — чисто женский, конечно, но делающий ее еще прекраснее.
Мы не поцеловались. Она просто взяла меня под руку и легонько прижала ладонь к моему боку — очень чувствительный жест, говоривший о многом, от которого я весь так и задрожал.
— Прекрати... — пробормотал я.
— Но я же ничего такого не делаю, — ответила она.
— Черта с два не делаешь!
И улыбка у нее была такой возбуждающей.
— Господи, — протянула она, — оказывается, тебя ничего не стоит завести.
Возражать женщине, которой ты вчера сделал предложение и которая вызывала у тебя такую бурю эмоций, не было смысла. А потому я просто распахнул дверцу такси, пропустил ее вперед, потом уселся сам и велел водителю отвезти нас в «Ле Сирк». Вельда придвинулась ко мне поближе и вкрадчивым шепотом спросила:
— Что, сегодня шикуем, милый?
— Советую не слишком привыкать, котенок.
Через десять минут мы оказались на Шестьдесят пятой улице и присоединились к очереди страждущих вкусить ранний обед, выстроившейся у дверей. Перед тем как войти, я обернулся, чисто рефлекторно. Как раз вовремя, чтобы заметить двух парней, выходящих из черного лимузина и остановившихся сказать что-то
