– Ну, может, потом, когда выпьем в баре.
Он выбрал модный гламурный бар на набережной Тараса Шевченко. Выбрал не без задней мысли – стены бара с момента открытия украшали фотографии самых красивых женщин столичной тусовки. Фото Фаины Пеговой – в полный рост, в винтажном платье сороковых годов, стилизованной под Вивьен Ли, – украшало стену над черным кожаным диваном, на котором они и устроились в ожидании коктейля.
– Водку, джин?
– Водку с тоником и льда побольше. Жарко. – Фаина вытянула ноги и оперлась рукой о диванный валик. На ней был атласный топ и короткая юбка. Марат не отводил глаз от ее стройных ног, от глубокого декольте. Когда они жили вместе, она порой не носила нижнего белья. Тогда все тащились от Шарон Стоун в «Основном инстинкте» и брали на вооружение все ее тамошние приколы. Господи, сколько же лет прошло… И они постарели, потеряли столько времени, растратив его даром…
– Ты так и не женился, радость моя?
– Нет.
– Ах да, я и забыла, мама не велит. Кстати, как она, здорова?
– Мать здорова. У нее все хорошо. Я заехал, чтобы подобрать ей цветы.
– А наткнулся на меня, как на иголку, – Фаина засмеялась, показывая белые зубы. – Ты всегда был примерным мальчиком.
– А ты скверной девчонкой. Что у тебя с Балмашовым?
– Ничего. Он женился на француженке.
– Это я знаю. Значит, с этим, со вторым, с Тихомировым?
– С ума сошел? – Фаина даже захохотала. – Он же на каждом углу кричит про свою тройню.
– Но ты же ведь не можешь без мужиков.
– Кто тебе сказал, радость моя? Сейчас такие тухлые мужики пошли, что особо-то не разбежишься.
– А что это за девчонка была с тобой сегодня?
– Это моя Аля. Я не пойму, это что – допрос?
Марат сжал ее руку, державшую бокал. Он и сам не понимал.
– Пусти, мне больно.
– Ты стала еще красивей.
– Мне больно, ты стакан раздавишь, я обрежусь.
– А что же тот, про которого ты говорила?
– Кто?
– О ком ты приехала разузнать?
– А, этот, – Фаина вздохнула. – Его нет. Убили его, радость моя. Прикончили на днях.
– Кто убил?
– Если бы знать!
– У тебя что, в связи с этим неприятности?
– Нет. Если возникнут, найму тебя как лучшего адвоката Москвы. Ты еще не бросил свою практику?
– Нет, – покачал головой Марат.
– Значит, будешь моим защитником. Будешь ведь? – Фаина заглянула ему в глаза. Потом ее взгляд упал на свой портрет на стене. Она пристально и ревниво вглядывалась в себя на фото, вбирая все – позу, жест, каждую складку платья. Глаза ее потемнели, зрачки расширились, щеки порозовели.
– Здесь курят? – спросила она слегка охрипшим голосом.
– Нет, пойдем, я покажу место, где можно курить.
Он поднялся с дивана, кивнув невозмутимому лощеному бармену, взял Фаину за руку и повел ее в туалет.
Здесь все – стены, пол, потолок, было сплошь отделано черным мрамором, над позолоченными раковинами поблескивало огромное венецианское зеркало. Фаина приникла было к нему, разглядывая себя, совершенно не смущаясь обстановкой, но Марат не дал ей времени – буквально втолкнул в тесную туалетную кабинку, бормоча полный бред, сам себя не узнавая, сам себе поражаясь. Разве так ведут себя с женщинами самураи и охотники на кабанов, атлеты, дайверы и байкеры, поклонники Кастанеды и кодекса Бусидо, адвокаты и спортсмены, тридцатисемилетние «примерные мальчики» из хороших столичных семей, до седых волос маменькины сынки, патологически-бездарно влюбленные в…
– Не смей, разорвешь! – обжег его шепот. – Я сама сниму.
Но он уже ничего не слышал, кроме бешеного стука собственного сердца – как и там, в засаде, в том сыром овраге, в заповедном Евпатьевском лесу. Кабан давно уже был рядом, совсем близко, где-то там – внутри и только ждал момента вырваться наружу и полоснуть клыками, вспарывая плоть, кропя кровью траву, листья кустов, землю, раскисшую от дождей…
– Ты мне юбку испачкаешь! – Она одновременно и сопротивлялась его напору, и льнула к нему всем телом. – Как я такой потом выйду… дешевкой…
Он приподнял ее, водружая на фаянсовый трон унитаза, снимая все, сдирая всю эту ее атласную кружевную дразнящую обертку. Это было как в детстве, когда мать покупала мороженое, – чтобы добраться
