— Задача ясна! — коротко роняет Цейс. — Рыцк, Зуб, Гашимов! После обеда два часа строевой подготовки. Отработка приветствия и передвижения в строю. Место проведения — плац.
— Есть!
В столовую нас ведут, когда весь полк уже пообедал.
Из курилок казарм нам свистят и делают ободряющие жесты — проводят ладонью вокруг шеи и вытягивают руку высоко вверх.
Мы стараемся не встречаться с ними взглядом.
— Головные уборы снять!
Просторный зал. На стенах фотообои — березки, леса и поля. Горы.
В противоположной от входа стороне — раздача.
Пластиковые подносы. Алюминиевые миски и ложки. Вилок нет. Уже наполненные чаем эмалевые кружки — желтые, белые, синие, некоторые даже с цветочками.
Столы из светлого дерева на шесть человек каждый. Массивные лавки по бокам.
Удивительно — грохочет музыка. Из черных колонок, развешанных по углам, рубит «AC/DC».
Обед — щи, макароны по-флотски, кисель. Все холодное, правда. Полк-то уже отобедал.
Повара на раздаче — налитые, красномордые, — требуют сигареты.
Полностью обед съедает лишь половина из нас.
— Домашние пирожки еще не высрали! — добродушно улыбается сержант Рыцк. Озабоченно вскидывает брови: — Ситников! Ты чего так неудобно сидишь? Сядь как все! Не выделяйся! В армии важно единообразие!
Рота хохочет.
Ощущения от строевой — тупость, усталость, ноги — два обрубка.
Одно хорошо — каждые полчаса пять минут перекур.
Вытаскивали распаренные ступни из кирзовых недр и блаженно шевелили пальцами.
Злой и хитрый восточный человек Гашимов дожидался, пока разуются почти все и командовал построение. Мотать на ходу портянки никто не умел, совали ноги в сапоги как придется, и следующие полчаса превращались в кошмар.
Вечером — обязательный просмотр программы «Время».
Проходит он так.
Телевизор выносится из ленинской комнаты — туда все вместе мы не помещаемся. Ставится на стол, стоящий в самом конце взлетки.
Мы подхватываем каждый свою табуретку, и бежим усаживаться рядами по пять человек.
На синем экране появляется знакомый циферблат, и я с грустью думаю о том, что еще только девять, отбой через полтора часа, а спать хочется безумно. Нас всех, что называется, «рубит». Сидящий за мной Цаплин упирается лбом мне в спину. Кицылюк вырубается и роняет голову на грудь сразу после приветствия дикторов. Чей-то затылок впереди покачивается и заваливается вперед.
Речь дикторов превращается в бормотание, то громкое, то едва слышимое.
«Мы так соскучились по тебе, сынок!» — говорит мне мама. «Как ты устроился там? Все хорошо?» Я почти не удивляюсь, молча киваю и хочу сообщить, что завтра собираюсь написать письмо…
Что-то хлестко и больно ударяет меня по лбу.
Я вздрагиваю и открываю глаза.
Зуб и Гашимов направо и налево раздают уснувшим «фофаны» — оттянутым средним пальцем руки наносят ощутимый щелбан.
Получившие мотают головой и растирают ладонью лоб.
По завершении экзекуции сержант Рыцк, загородив мощным телом экран, объясняет правила просмотра телепередач:
— Кто еще раз заснет, отправится драить «очки». Сидим ровненько. Спинка прямая. Руки на коленях.
Все выпрямляются и принимают соответствующую позу.
Рыцк продолжает:
— Рот полуоткрыт. Глаза тупые.
Мы переглядываемся.
— Что непонятно? — угрожающе хмурится Рыцк.
Открываются рты. На лицах появляется выражение утомленной дебильности.
Сержант удовлетворенно кивает:
— Смотрим ящик!
Отходит от экрана. Там какие-то рабочие шуруют огромными кочергами в брызжущей искрами топке. Или хер его знает, как она там называется.
Спать. Спать. Спать.
Дневальный выключает свет.
Еще один день прошел. Долгий, тягучий, он все равно прошел.
Хотя духам и не положено, у всех заныканы календарики, где зачеркивается или прокалывается иглой каждый прожитый в части день.
Мне становится нехорошо, когда до меня доходит, что здесь мне придется сменить аж три календаря — этот, за 90-ый год, потом один целиком за 91-ый, и еще половину 92-ого.
Бля.
В сумраке спального помещения появляется фигурка Гашимова.
Вкрадчивым голосом Джамал произносит:
— Будим играт в игру «Тры скрыпка». Слышу тры скрыпка — сорак пат сикунд падъем.
Кто-то из хохлов вскакивает и начинает бешено одеваться.
— Атставыт! Я еще каманда не сказал.
Все ржут.
Взявший фальстарт укладывается обратно в койку.
Тишина.
Кто-то скрипнул пружиной.
— Раз скрыпка! — радостно извещает Гашимов.
Правила игры уясняются. Тут же кто-то скрипит опять.
— Два скрыпка!
Гашимов расхаживает по проходам.
— Щас какой-нибудь козел обязательно скрипнет, — шепчет мне с соседней койки Димка Кольцов. Не успевает он договорить, как разом раздается несколько скрипов, и вопль Гашимова:
— Сорак пат сикунд — падъем!
Откидываются одеяла, в темноте и тесноте мы толкаемся и материмся, суем куда-то руки и ноги, бежим строиться, одеваясь и застегиваясь на ходу.
— Нэ успэли! Сорак пат сикунд — атбой!
Отбиваться полегче. Главное — правильно побросать одежду, потому что не успели мы улечься, как звучит: «Сорак пат сикунд — падъем!» — Атбой! Падъем! Атбой!..
Где-то через полчаса, потные, с пересохшими глотками, мы лежим по койкам.
Тишина.
Лишь шаги Гашимова.
