Колбаса о чем-то переговаривается с дежурным по роте.
Стоим минут двадцать. Разглядываем стенд с инструкциями и узоры линолиума под ногами Все, о чем думаю — будет ли пиздец лично мне и не сильно ли я чморил Надю. Вспоминаю недавний с ним разговор в сортире. Особо плохого, вроде, ему не делал. В том, что Надя сдаст всех, кто над ним издевался — не сомневаюсь.
Больше всех нервничают осенники. Из наших — Кица и Гитлер.
Вася Свищ стоит с непроницаемым лицом, разглядывая потолок.
— Ты подковки-то доделал? — спрашиваю его, пытаюсь отвлечься от неприятных мыслей.
Вася поворачивает голову и мрачно усмехается.
— Ось будут тоби пидковкы… Нэ потрибно було бийцив чипаты…
Вот и отвлекся…
— Вася, причем тут я? Хуль ты пиздишь… Бендеровец, бля… Я его вообще не трогал…
Гитлер, стоящий позади меня, тут же вскипает:
— А ты теперь самый чистый, типа того? Типа, не при делах? А кто его на «рукоходе» отпиздел, а?
— Да уж чья б мычала, Гитлер… Он как ноги свои покажет — тут тебе и пизда.
— Последний раз кажу — я не Гитлер тебе!
Встревает Колбаса:
— Э, тихо там!
Гитлер что-то еще бормочет под нос, но затихает.
Теперь я уверен и в том, что и наш призыв закладывать друг друга будет по-полной.
Все же удачно тогда я поговорил с Надей. Может, и не сдаст меня. Хотя — сдаст, конечно же. Бля, если дойдет до следствия и «дизеля»…
Сейчас бы поссать и покурить. Обдумать все. На «дизель» из-за чмо… Хоть самому сваливай.
— Вася, ты куда патрон тот дел? — шепотом спрашиваю Свища.
Ефрейтор молчит.
— Слышь, Василий… Дело-то верное… — мгновенно просекает тему Паша Секс.
Строй оживляется. Появился шанс «перевести стрелку» на самого бойца. Хищение боеприпасов — тут ему самому отмазываться придется. Нас взъебут за «неуставняк» и что не доложили — но основное на Надю ляжет.
Судьба такая у него. Лучше бы он повесился, что ли…
Свищ стоит каменной глыбой и даже ухом не ведет. Его призыв лишь матерится вполголоса. Но если Вася уперся — не сдвинуть.
Приходит злой и невыспавшийся ротный связистов Парахин. Сразу за ним — наш Воронцов.
Ворон тяжело дышит, супит косматые брови и нехорошо скалится.
— Ну вот вам всем и пиздец. Домой — года через два. А то и три, — сипло говорит взводный.
Взгляд его останавливается на непроспавшемся еще Уколе.
— Та-ак, бля…
Дальнейшее происходит быстро.
Укола до утра запирают в оружейке.
Ротный «мандавох» быстро раскалывает дневальных — те сообщают, что Надя и другие два бойца вышли из казармы в три часа. Сейчас десять минут пятого. Далеко не ушли, значит.
Находятся дружки сбежавших мандавох. Вместе с Кувшином их ведут в канцелярию. Там с ними уединяются офицеры и наш взводный. Одного из бойцов направляют на беседу с сержантами. Из ленинской комнаты, где проходит беседа, слышны звуки падающей мебели.
Поступает информация — бойцы двинули на подсобку, к землякам-свинарям. Там планируют переодеться в «гражданку» и утром, в обход части, пробираться в Токсово, на электричку до Питера.
— Долбоебы… — удрученно говорит наш Ворон. — Возьмете — не пиздить. Ко мне сюда, целого и невредимого.
Нас разделяют на «тройки» и расслылают по объектам. Со мной вместе Арсен и Секс. Наша задача — шароебиться по трассе на райцентр в надежде встретить беглецов, если те уже свалили с подсобки.
Чем мы и занимаемся без особого энтузиазма.
Ранее утро. Холодно и сыро.
Мы идем по мокрому асфальту шоссе, раскуривая одну на троих сигарету.
С табаком в части напряг. Как и везде. Говорят, в Питере «бычки», или, по-местному, «хабарики», продают прямо на улице, в банках литровых.
— Как думаешь, правда? Нет? Ты бы купил чужие окурки, на гражданке? — спрашиваю Пашу Секса.
Тот отмахивается:
— Отвянь…
Паша мрачен и напряжен.
Нет, приятно сознавать, что тебе меньше всех грозит, если что…
— Да расслабся ты, — протягиваю Паше его долю сигареты. — Нашли их наверняка уже. Записки выпишут об аресте, и на губу. А мы туда по-любому сегодня заступаем.
Паша останавливается и в несколько затяжек докуривает «бычок».
— Пусть сразу вешаются, — говорит он.
Еще пару часов мы сидим на одной из автобусных остановок, прячась от ветра за исписанную матом бетонную стену.
Арсен пытается накарябать на ней карандашом «ДМБ-92 осень», но грифель быстро истирается, и на букве «о» кабардинец бросает свое занятие.
Сидим почти молча, разглядывая редкие машины.
Пытаюсь повесилить друзей историей о Свище — как прошлым летом неподалеку отсюда он вытянул из земли дорожный указатель. Но настроение у всех паскудное и тревожное.
Курить больше нечего. Стрельнуть не у кого.
Возвращаемся в часть.
На КПП узнаем новости. Как и ожидалось, бойцов нашли на подсобке.
С ними уже ведут беседу. С остальными — тоже. Нас ожидает в канцелярии Ворон.
Беседа нас пугает — если Ворон будет бить, яйцам — хана.
Но все обходится на удивление мирно. Много мата и пара тычков в грудь — вот и вся «профилактика».
После развода бойцов доставляют на губу. Туда же отправляют и Укола. Посадили всех в одну камеру. В караул в этот день заступаем не мы, а осенники. Начкаром — Ворон. Подменился с кем-то.
После неудавшегося, но заставившего сжаться не одно очко побега бойцов жизнь в казарме входит в подобие уставного русла.
Построения и переклички — с утра до вечера. Канцелярия забита офицерами. Чтобы занять всех делом, проводят строевой смотр и дополнительный ПХД.
Короче — вешаемся.
Укол сидит на губе недели две уже. Сидит неплохо, с подгоном хавчика и сигарет — от своих же.
Ответственные теперь не покидают казарму всю ночь. Помдеж или дэчэ по нескольку раз обходят ряды, светя фонариком в лица спящих.
Надю неделей позже перевели в батальон обеспечения в Питере. От греха подальше. Говорили, к нему приезжала мать. Упрашивала комбата отдать ей сына. Ходила за ним по пятам. Дошли слухи, что и из
