поклониться праху Рафаэля.
Каждые двадцать пять лет в Риме соблюдается «святой год», установленный папой римским. Ватикан устраивает всяческие «чудеса» и обязательно канонизирует очередного, заранее подготовленного святого или святую. Город кишит верующими. На площади святого Петра толпы ждущих очереди, чтобы проникнуть в собор. Жара, воздух пропитан потом – верующие обоего пола тщательно скрывают и укутывают свои греховные телеса. Много кликуш, много истерик… Во всем этом экстазе что-то противное и страшное. Гостиницы, храмы, все святые и не святые места переполнены. Нам казалось, что смотрим грандиозный спектакль, хитро и умно срежиссированный и продуманный во всех деталях.
Театр Пиранделло в Риме
После отъезда мужа я вернулась в Сорренто. Владя и Берберова уезжают в Париж – «устраиваться». Вскоре получаю письмо от Муратова. Сообщает, что римский театр Пиранделло предлагает мне быть художником трагедии «Лукреция» (Этрусская), написанной в стихах молодым поэтом Кавиккиоли. Ну как не соблазниться? Жаль, что пьеса не самого Пиранделло. Советуюсь с Алексеем Максимовичем. Он говорит:
– Хоть и жалко, что вы уедете, но я-то вас понимаю – конечно, интересно! Но ведь потом вы вернетесь?
Телеграфирую Муратову, что согласна.
Муратов меня встретил и отвез в довольно убогий пансион «Ирис». Но нечего капризничать: ведь «святой год» – найти пристанище трудно, даже «Ирис» переполнен священниками из Сицилии. Толстые, глаза – черносливы. Днем в сутанах (лоснятся, как тюлени), четки, евангелие… К ужину – штатский костюм для вечернего блуда. Бывало, и меня уговаривали «развлечься».
Какая красота открывается с шестого этажа, где на мансарде моя убогая комнатушка! Дивная прямоугольная площадь Piazza di Spagna. В центре – фонтан в виде ладьи. Под огромными зонтами – рынок цветов. Широкая и высокая лестница, ведущая к церкви Trinita dia monti (Троица на горе). Дальше – крыши, крыши, крыши, колокольни, купола, храмы, золотые кресты, кипарисы…
Пришел Павел Павлович. По дороге в театр разговариваем. Оказывается, театр Пиранделло – самый прогрессивный в Италии. В Риме работает редко – в основном гастролирует в Южной Америке. Пиранделло будет в театре только вечером, а моя встреча с автором и читка пьесы – днем. Спрашиваю, кто режиссер «Лукреции». Но в Италии даже слова такого нет. Автор пьесы сам следит за текстом, а актер, играющий главную роль, – за тем, чтобы наиболее выгодно показать себя.
Кавиккиоли – молодой, смущающийся, невзрачный, потертый. Глаза суровые. Зубы стиснуты – на всякий случай. Заранее злится, готовый обороняться. Он читает пьесу. Трагедия «закручена» по-шекспировски. Мне понравилось, я этрусками давно интересуюсь.
Театр неуютный, маленький. Вечер – спектакля нет. С равнодушным видом, заложив руки за спину, стоит низкого роста старик, худой, с бородкой клинышком, – Пиранделло. Острые глазки уперлись в меня, формируется улыбка. Рукопожатия. Несколько вопросов, любезных фраз – и мы уже в его кабинете.
– Так вы согласны делать «Лукрецию»?
– Да.
Пиранделло нажимает кнопку звонка, вскакивает (он очень порывист в движениях), бежит, открывает дверь, нижняя часть его фигуры в комнате, верхняя – в коридоре. Кричит:
– Эмилло! Где Эмилло? Да позовите же Эмилло!
Появляется молодой благополучный красавец администратор.
– Покажи синьоре договор – и мне на подпись…
Оплата мизерная сравнительно с нашими расценками.
Декорация одна – «комната Лукреции», – должна быть портативной. Костюмов много. Срок – месяц.
Пиранделло говорит, что познакомит меня с главными актерами, а завтра я могу получить его письма к директорам Национальной библиотеки и Этрусского музея.
Пьесу изучила, в музее и библиотеке бываю. Съездила в бывшую столицу Этрурии – Тарквинио (теперь Корне-то). Многое узнала. Брожу по Риму – в его дивных садах высиживаю свои этрусские домыслы.
Репетиция. Несу наброски декорации и кое-каких костюмов. Пиранделло на сцене. Сидит на стуле, униженно и ласково убеждает в чем-то молодую актрису, будущую Лукрецию. Она некрасива, но все в ней великолепно – голос, движения, руки… Я уже знаю (сплетнями и слухами полны все театры мира), что Пиранделло влюблен, мечтает жениться, а она, раздумывая, не перестает обольщать его. На заднем плане, у кулисы, примостилась в кресле старуха, вяжет, не теряя из виду свою опекаемую. Это дуэнья – так полагается для приличия. Входит средних лет актер – он премьер театра и будет играть главную роль. Небрежно целует руку актрисы и говорит: «Начнем!» Репетируют любовную сцену. Бедный Пиранделло явно ревнует.
Говорю Пиранделло, что хотела бы показать наброски. Он сразу спрашивает:
– А костюмы Лукреции есть?
– Да, но мне нужно бы поговорить с актрисой и главным героем.
Он просит их в кабинет. Все, включая и дуэнью, собрались. Меня даже знобит от волнения. Показываю рисунки. Пиранделло говорит, что я хорошо изучила и переработала музейные материалы и, собственно говоря, можно эскизы уже осуществлять. Автору нравится тоже.
Ко мне обращается премьер и с легким пренебрежением говорит:
– Обувь и парик я уже заказал, так что не утомляйтесь.
Объясняю, что парик и обувь задумывает художник в связи с костюмом. Он:
– У меня в договоре с театром сказано, что я делаю парики и обувь за свой счет, а значит, что хочу, то и заказываю!
Вот так самый прогрессивный театр! Спорить бессмысленно. Пиранделло опять вперил влюбленные
