магазинах крабы и шампанское. Где-то чем-то питаемся. На рынке ничего, кроме угля ведрами, целебных трав и с трудом – махорка-самосад. Я курильщик, мои папиросы кончились, и я ужасно страдаю. Продают пачками нюхательный табак с мятой. Пробовала закручивать в «козью ножку» – не горит, тлеет, а от дыма тошнит. Хлеб черный по карточкам.
…Заходим в Рабис – любезность и предложение оформить «что-то, когда-то» в Драматическом театре. Очень далеко от нашего жилья, Натан устраивается в газету рисовать военные плакаты и шаржи. Нужно в разных вариантах: Гитлер, свастика, пауки, змеи. И то хорошо! Он, как всегда, тихо улыбается и нерушимо спокойно рисует.
…Бываем у Басовых. От Виктора телеграмма из Осташкова: «Дом закрыл, буду пробираться в Ленинград, наверное, не увидимся, будьте благополучны. Виктор». Мы все горюем, тем более что Виктор не из унывающих.
Вскоре Натан сообщает, что в редакцию газеты звонил Василий Каменский – он на Сылве, в селе Троица, в своем доме Каменка. Узнал, что мы в Перми, выругался, 290
почему до сих пор не приехали к нему, завтра позвонит в два часа, просит меня быть у телефона. Говорили. Рассказал, как проехать к нему на Каменку. Поедем.
Были у Васи. Свиделись радостно и ласково. Все сказочно: и пейзаж с необыкновенными стройными елями (издали кажутся кипарисами), и дом, не похожий ни на какой другой в мире. На входной двери нарисована райская пестрая птица и надпись: «Влетайте в дом поэта, как птица эта!» Все зарастает и разваливается одновременно. Жалели, что не собрались поехать – благополучных двадцать пять лет! Провели с Васей двое суток. Он озабочен, что и как будет. Переночевали – обещаем еще приехать, да и Вася бывает в Перми довольно часто. Он очень душевный человек, но тут и он растерялся – у него осело много детей и женщин: его и его друзей…
…Слушаем радио… Немцы продолжают наступление, успешно продвигаются. Жертвы огромны, отдаем земли и города. Ленинград эвакуируется с трудом. Война принимает такие размеры и формы, каких и не воображали. Мне принесена записка от любезного председателя Рабиса – просит зайти: неожиданные новости. Бегу. Узнаю, что из Ленинграда эвакуирован Академический театр оперы и балета им. Кирова – мой дорогой театр! – по тому же пути ехали мы, а где осядут, неизвестно. В Пермском горкоме идет совещание – может ли город принять около трех тысяч человек и разместить их. Завтра утром будут в Перми, и, как бы ни решился вопрос, поезд здесь остановится. Мне предлагают дать пропуск на вокзал – встречать. Я думала, что не доживу до радости увидеть любимых друзей. Особенно Вечесловых. Утром узнаю, что решено оставить театр в Перми и предоставить ему здание городского театра. Всю ночь готовили одну из школ под общежитие и освободили почти всю гостиницу «Семиэтажку» около театра. Ресторан в городе тоже передают в ведение театра. Поезд с «помпой» встретили хозяева города. Не забыть крик Татьяны Вечесловой из окна поезда: «Валюша!» Меня душили в объятиях, обкапали слезами артисты балета и оперы, рабочие. Все обездолены, но, пока живы, надо работать!
Директором театра последний год был Радин – очень толковый и энергичный, при нем хорошие хозяйственники. Уже на перроне, пробегая мимо меня, Радин радостно улыбнулся и крикнул: «Как хорошо, что вы здесь!» – а за ним артист бас Фрейдков: «Мы ведь без единой декорации приехали – только костюмы. Сегодня же приходите в театр…» Я уже не могла оторваться от Тани, ее матери, с ними Танина сестра и отец. Вещей у них, да и у всех, много. Не помню, как их доставляли до школы-общежития. Явочным порядком занимали места в больших комнатах-классах. У многих азарт и глаза волчьи. Появился администратор театра, постепенно начали устраиваться и меняться местами по цехам: балет – с балетными, оперные – со своими… Приехали семьями, да в пути еще один человечек родился. Через несколько часов – явка в театр. Я бегу домой к Андрею Романовичу. Рассказываю. Вместе идем к театру – там в скверике уже собираются артисты. Неутомимый и все схватывающий на ходу Радин обращается ко всем с речью и информациями. Я от счастья всех видеть и в мыслях о работе, конечно, не подумала сразу сказать Радину, что нам нужно жилище, – прошляпила! Заселяют гостиницу, школа полна… А мы с Андреем Романовичем не служим в театре, да и у нас есть крыша и клопы… Это не «святость», а глупость. Никакой цепкости. (И так всю жизнь!)
Танины мама, отец и сестра поселились в школе, а Тане дали маленькую комнату в гостинице. Вечер проводим у нее среди узлов и чемоданов. Не можем вдоволь насладиться встречей. А Таня говорит сквозь слезы: «Помните на Марсовом поле тротуар серый, черный… В Ленинграде страшно… город обороняется…»
…Мы получили уже несколько открыток от старушки из нашей квартиры. Пишет, что очень слаба.
…Наутро после приезда многое выясняется: театр будет работать на хозрасчете. Надо сразу завоевать успех у пермяков. За несколько дней необходимо прорепетировать максимум спектаклей, балетных и оперных. Сцена да и весь театр – меньше половины ленинградского. Все в боевом состоянии и радуются, что есть свет и нет бомбежек. А главное – работа…
Мне поручается создать оформления. Привезли «мягкие сукна», кулисы, падуги, завесы. Прибыли благополучно костюмы и кое-какая бутафория. Может, и в местном театре что-то имеется. Им, бедненьким, уже сообщили, что театр передается ленинградцам, а они будут играть в каком-то другом городе.
Итак, я опять главный художник кировского театра, как в 1932—1936 годы. Но как все не похоже…
Город принимает раненых. Прибывают санбаты (санитарные батальоны) – оборудуют госпитали.
Мы с Андреем Романовичем почти все время проводим в театре – он мне помогает чем может. Ходим в столовую. Еще пока как-то кормят. Альтманы с нами. Дочь Муси Катя училась в Ленинградском хореографическом училище – оно эвакуировано в какой-то городок недалеко от Перми, ее отвезут туда. Натан мудр, все терпит и иногда даже острит, но бывает в глазах тоска. Растерянности – никогда. Прекрасный, мудрый человек и художник.
…Балет в патриотическом порыве на следующий же день после приезда начал уроки в полутемных коридорах театра. Леек с водой еще не было, и приходилось, чтобы не падать на скользком паркете, плевать на пол – заставили и меня. Вечеслова, конечно, всех смешила, и я, впервые с начала войны, смеялась тоже.
Через десять дней нужно было открывать сезон. Составили репертуар. На сцене почти круглосуточно репетиции. Балету важно освоить размеры сцены и пол без наклона. Я придумываю оформления балетов и опер «в сукнах» – с небольшими приставками-ширмами и мебелью. Кое-что из бутафории привезли из Ленинграда, кое-что подбирали в складах театра. Делаю эскизы и чертежи. Встречаю утром директора Радина – сияет и говорит: «Вам и мне телеграмма. – Читает: – „Встречайте пароходом таким-то Радина – Басов“. Я выхватила телеграмму, чтобы самой прочитать, – не верилось, что Басов жив. Днем мы их уже встречаем. Они случайно оказались на одном пароходе. Бологое разбомблено – в Ленинград проезда нет. Басов попал в Галич, там сказали: „Куда дать направление?“ – „В Пермь“. Дали. В Рыбинске на пароходе Радина с дочкой увидела Басова и пробралась к нему. Вот такие нежданные подарки судьбы! Радин жив, жена с дочкой целы, и Басов может помочь театру как художник.
