А вместо этого в Швецию отправился другой исландец, и другая королевская дочь была отдана замуж за норвежского конунга. Исландцем был Сигват Тордссон, скальд конунга, а дочерью — я.
Сигват тоже приехал в Скару. Как раз перед Рождеством. Это случилось на третью зиму правления Олава Харальдссона. Дальше к Олаву Шведскому Сигват не поехал.
Потому что когда он гостил у нас в Скаре, отец получил известие от киевского князя Ярослава, который хотел взять в жены Ингигерд. Так что пришлось ярлу, Ингебьёрг и Сигвату думать, как умилостивить Олава Харальдссона, когда ему станет известно, что Ингигерд дочь Олава достанется не ему.
И они решили предложить норвежскому конунгу в жены меня. Хотя моя мать и была наложницей, но тем не менее я являлась законной дочерью Олава Шведского. И если свадьба состоялась бы против воли моего отца, то это должно было бы только усиливать желание Олава Харальдссона.
Первым о деле со мной пришел поговорить Сигват.
У меня возникло чувство, как будто я давно его знаю — он был дядей по матери Оттара Черного, и они были очень похожи.
Сигват рассказывал мне о храбрости и мужестве Олава Харальдссона и об одержанных им победах.
Тут в рассказ королевы Астрид вновь вмешался Рудольф священник:
— Скальд сказал вам и о набожности конунга?
— Нет, — ответила Астрид, — он считал, что мне известно о том, что конунг крещен. Рассказывал он только о его сражениях, победах и везении.
Она помедлила и продолжала:
— Сигват сказал мне, что конунг, несмотря на всю свою власть, очень одинок. Что ему нужна женщина, которую бы он любил и которая делила бы с ним радость и горе. «Красивая женщина, — сказал Сигват, — красивая, умная и гордая. Как ты, которая может пробудить любовь настоящего мужчины». В этот момент мне показалось, что я слышу голос Оттара Черного: «Тебе найдут достойного жениха. И я прошу Бога, чтобы твой будущий муж так же сильно любил тебя, как и я».
Потом пришел Рёгнвальд ярл. Он сказал, что о лучшем муже для меня не приходится и мечтать. И уговорить меня оказалось несложно. Но сегодня я не знаю, почему я согласилась — из-за Сигвата или ради Олава.
Или чтобы отомстить отцу.
Олав Харальдссон, во всяком случае, не упустил возможности отомстить. Они с ярлом слали друг другу гонцов, и в конце концов было решено, что свадьба состоится в самом ближайшем будущем. И состоится она в Норвегии, в Борге.
Вскоре после Рождества мы отправились в путь. Меня сопровождал ярл, но мой приемный отец Эмунд лагманн отказался ехать с нами. Ему не нравилась эта затея. Но он беспокоился обо мне и послал со мной своего сына Эгиля.
Даже сейчас я прекрасно помню свою свиту — сто двадцать воинов в боевых доспехах и нарядных плащах. Была прекрасная погода. В лучах солнца переливался снег, блестело оружие и мерцали золотые нити праздничной одежды. А я мечтала. Думала о конунге Олаве, одиноком воине, тоскующем по любимой женщине.
Наконец мы прибыли в Борг.
Олав очень хорошо нас принял. Были накрыты богатые столы. И еще он пригласил множество гостей. Конунг не блистал красотой, но ведь Сигват никогда ничего подобного мне и не говорил. Зато Олав Харальдссон оказывал мне воистину королевские почести.
Когда подошло время, я дала согласие. За мной обещали то же приданое, какое собирались дать за Ингигерд, и я получила те же самые свадебные подарки, что и она. Объявили о помолвке и тут же решили сыграть свадьбу. Я становилась королевой Норвегии.
Астрид замолчала. Лицо ее сразу же приобрело безжизненное выражение.
Тут вновь раздался голос Рудольфа:
— Королева Астрид, вы собирались рассказывать об Олаве Святом, а не о себе.
Астрид посмотрела на него и рассмеялась — безрадостным смехом человека, который смеется над своими обидами и невзгодами.
— Олав Святой? Да, наконец нас оставили вдвоем. Он повалил меня на постель, сорвал одежду и набросился, как будто я была добычей, которую он захватил в походе. Я пыталась сопротивляться, но это только распалило его страсть.
— Королева! — строго сказал Рудольф. — Вы говорите о святом человеке. Расскажите правду! Скажите, что конунг встал на колени перед постелью и возблагодарил Бога, а потом благородно выполнил свой супружеский долг.
— Я уже сказала правду.
Больше в тот вечер Астрид не произнесла ни слова.
Вот уже много дней, как я тачаю обувь и даже не притрагиваюсь к своим записям. Потому что королева совсем забыла, что никто другой в усадьбе не обучен сапожному мастерству.
Но вчера у меня наконец появилось время и для рукописи. Я перечел свои записи, исправил их и добавил кое-что.
То, что я был занят ремеслом, пошло мне на пользу. У меня было время подумать. И я пришел к двум выводам.
Первый — я должен записывать все, что касается рассказа королевы Астрид, даже собственные мысли и чувства. Потому что у меня возникло ощущение, что рассказ Астрид, воспоминания Гуннхильд, ее беседы со мной, ярость Рудольфа священника, даже моя презренная жизнь — все это переплетается в невидимый и непонятный нам пока узор судьбы.
Второй вывод — почему я должен писать на чуждом мне языке викингов, хотя я и выучил его еще в детстве в Ирландии? Почему бы мне не перейти на латынь, которой я владею намного лучше?
Если королева Гуннхильд захочет, я переведу ей мои записи. Хотя историю королевы Астрид и наши с королевой Гуннхильд разговоры я могу по-прежнему писать на языке той страны, в которой сейчас живу.
Сегодня, Idus Dec[9], королева Гуннхильд вновь уехала в Скару. Рудольф сопровождал ее. Мне очень интересно, что расскажет сегодня королева Астрид. Я твердо уверен, что Астрид говорит правду — во всяком случае, сама верит, что это правда. Ведь на смертном одре люди не лгут. Кроме того, я всегда сомневался в истинности рассказов об Олаве Святом. И мне всегда хотелось познакомиться с описанием его жизни поближе
Но сегодня утром произошло одно событие, которое заставляет меня быть осторожным с рукописями.
Я решил украсить орнаментом первую страницу. Мне хотелось порадовать королеву. Хотя сделать это было довольно трудно. Ведь в моем распоряжении были весьма примитивные чернила — вода, смешанная с золой и клеем. Но если постараться, то можно нарисовать довольно красивый орнамент и этими чернилами.
Я начал осторожно наносить на пергамент первые линии. Затем перешел к деталям и сосредоточился на верхнем левом углу. Я сидел и рисовал круги и спирали, когда бесшумно открылась дверь и в трапезную вошел Рудольф.
Я встал.
Он прямо сказал, что это Торгильс рассказал ему, где я сижу и чем занимаюсь по приказу королевы. Рудольф хотел посмотреть на мою работу.
— Господин, — ответил я, — я раб королевы. Я не решаю, что мне писать. Только в ее воле рассказать мне, что она считает необходимым.
Тут он заметил орнамент.
— Рука монаха, — тут же определил он.
— Господин, — вновь ответил я, — вы хотите сказать, что это похоже на работу монахов из ирландских монастырей?
— Кто ты? — резко спросил он.
