Я отправилась к ней в комнату и постучала в дверь. Ответа не последовало, я вошла и увидела, что Женевьева лежит на кровати и притворяется спящей.
– Это бесполезно, – сказала я.
Она открыла один глаз и рассмеялась:
– Вы слышали вопли, мадемуазель?
– Их слышали, наверное, во всем замке.
– Представляете себе ее лицо, когда она их увидела?
– На самом деле это не очень весело, Женевьева.
– Бедная мадемуазель. Мне всегда жаль людей, лишенных чувства юмора.
– А мне всегда жаль людей, которые откалывают такие номера. Как вы думаете, чем теперь все это кончится?
– Она будет знать, что ей следует заниматься только собственными делами и не совать нос в мои.
– Но все может обернуться совсем по-иному!
– Ох, ну не надо! Вы такая же плохая, как она.
Попытка запретить мне видеть Жан-Пьера и всех остальных ни к чему не приведет. Это ей не удастся.
– А если ваш отец запретит...
Она выпятила нижнюю губу:
– Никто ничего мне не сможет запретить!
– В любом случае надо отказаться от этих детских штучек с улитками.
– Да что вы говорите? Но разве вы не слышали ее криков? Держу пари, она страшно перепугалась, и поделом.
– Думаете, что это так просто сойдет вам с рук?
– Она может делать все, что ей нравится. А я буду делать все, что нравится мне.
Я понимала, что разговаривать с ней совершенно бесполезно, и решила уйти. Но была очень обеспокоена, и не столько ее глупым поведением, сколько ее явно растущей привязанностью к Жан- Пьеру.
На следующее утро, когда я работала в галерее, туда явилась Клод. На ней была темно-синяя амазонка и такого же цвета шляпа для верховой езды. От этого ее глаза казались еще более глубокими и голубыми. Я видела, как она раздражена и сердита, хотя и пыталась это скрыть.
– Вчера ночью произошла отвратительная история, – сказала она. – Вы, очевидно, в курсе.
– Да, – ответила я.
– У Женевьевы скверные манеры. Неудивительно, имея в виду компанию, в которой она вращается. И я думаю, мадемуазель Лоусон, в какой-то мере в этом можно обвинить и вас. Согласитесь, что с того времени, как вы сюда приехали, она стала дружить с виноградарями.
– Эта дружба не имеет ничего общего с ее плохими манерами. Они были скверными еще до того, как я приехала в замок.
– Вы оказываете на нее дурное влияние, мадемуазель Лоусон, и поэтому я прошу вас покинуть замок.
– Покинуть замок?
– Да. Это будет наилучшим выходом из создавшегося положения. Я прослежу, чтобы вам заплатили все, что причитается, и мой муж поможет вам найти другую работу. Но я не хочу слушать никаких возражений. Мне хотелось бы, чтобы вы покинули замок в течение двух часов.
– Но это абсурд. Я еще не закончила работу.
– Мы найдем, кто сможет ее завершить.
– Вы не поняли. У меня свои собственные методы работы, и поэтому я не могу оставить картины, пока сама их не закончу.
– Я здесь хозяйка, мадемуазель Лоусон, и прошу вас уехать.
Как она была уверена в себе! Неужели ее влияние на графа было столь велико? И поэтому она могла требовать все, что ей угодно? Видимо, да. Она считала, что граф ей ни в чем не откажет.
Ее губы презрительно скривились:
– Вы получите распоряжение от самого графа.
Меня обуял холодный ужас. Скорее всего она уже просила его уволить меня, и он, стремясь доставить возлюбленной удовольствие, удовлетворил ее желание. Идя за ней следом в библиотеку, я всячески гнала прочь мрачные предчувствия. Она широко распахнула дверь и крикнула:
– Лотэр!
– Клод, – сказал он, – что вам угодно, дорогая?
Он поднялся с кресла и двинулся ей навстречу и тут вдруг увидел меня. Его замешательство длилось всего лишь долю секунды, потом он склонил голову в знак приветствия.
– Лотэр, – заявила она. – Я сказала мадемуазель Лоусон, что она не может здесь более оставаться. Однако она отказывается принять увольнение от меня, поэтому я привела ее к вам, чтобы вы сами сообщили ей об этом.
– Сообщил ей? – спросил он, переводя взгляд с ее сердитого лица на мое, полное презрения.
Должна признать, что в этот момент она была прекрасна. Гнев разрумянил ее щеки, что еще больше подчеркивало необыкновенную голубизну ее глаз и белизну прекрасных зубов.
– Женевьева подложила мне в постель улиток. Это было ужасно!
– Мой Бог! – пробормотал он. – Что за удовольствие она испытывает, разыгрывая такие глупые шутки?
– Она находит это забавным. Ее манеры ужасны. Что можно ожидать... Вы знаете о том, что ее самыми близкими друзьями являются Бастиды?
– Нет, я этого не знал, – сказал граф.
– Поверьте мне, что так оно и есть. Она постоянно торчит там. И даже сказала мне, что мы все ей безразличны. Мы не так приятны, не так интересны, не так умны, как ее дорогой друг Жан-Пьер Бастид. Да, он ее самый дорогой друг, хотя она обожает всю эту семью. Бастиды! Вы знаете, кто они такие.
– Лучшие виноградари в нашей округе, – сказал граф.
– Совсем недавно девушку из этой семьи пришлось срочно выдавать замуж.
– Подобная поспешность не такая уж редкость в нашей округе, Клод, уверяю вас...
– И этот изумительный Жан-Пьер. Он известный ловелас, так я слышала. И вы позволяете своей дочери вести себя, как деревенская девчонка, которая очень скоро может узнать, как бы побыстрее выкрутиться из щекотливого положения.
– Вы слишком взволнованы, Клод. Женевьеве никто не позволит вести себя предосудительно. Но какое все это имеет отношение к мадемуазель Лоусон?
– Она поощряет эту дружбу, сопровождает Женевьеву к Бастидам. Все очень просто. Это она ввела Женевьеву в их круг, и поэтому я сказала, что она должна уехать.
– Уехать? – удивился граф. – Но она же не закончила работы с картинами. Кроме того, мадемуазель Лоусон собиралась обследовать стены...
Она подошла к нему совсем близко, глядя на него своими прекрасными голубыми глазами.
– Лотэр, пожалуйста, прислушайтесь к тому, что я вам говорю. Ведь я волнуюсь о Женевьеве.
Он взглянул на меня поверх ее головы:
– А вы ничего не хотите сказать, мадемуазель Лоусон?
– Мне было бы жаль оставить картины незаконченными.
– Об этом не может быть и речи.
– Так, значит, вы на ее стороне? – взвизгнула Клод.
– Это значит, что я не понимаю, какую пользу принесет Женевьеве отъезд мадемуазель Лоусон, но зато совершенно отчетливо вижу, какой вред нанесет моим картинам.
Я подумала, что она сейчас его ударит, но Клод вдруг сделала вид, будто вот-вот заплачет, и, повернувшись, поспешно вышла из комнаты.
– Она очень рассердилась на вас, – сказала я.
