– Это сердце. У тебя тоже есть такое.
– И у тебя, приятель?
– Да, у меня тоже. У всех есть. – Человек показал ему, как слушать биение сердца и как щупать на запястье пульс. – Это механизм, благодаря которому ты живешь, – сказал он.
Лей не понял, но ему нравилось смотреть на то, как двигались его губы, когда он говорил. Этот человек показал ему портреты других людей. Был такой доктор Дженнер, сказал он, который спас людей от оспы; а доктор Паре, живший давно, был знаменитым французским хирургом; и был доктор Гарвей, открывший, как движется кровь в телах людей.
– Я тоже доктор, – сказал человек.
– А я доктор, приятель?
– Нет, но ты мог бы стать доктором, когда вырастешь... возможно.
– Как ты?
– Думаю, что да. А возможно, даже лучше, потому что к тому времени люди будут знать много больше.
Лей не мог оторвать глаз от лица человека, когда тот говорил; и слова, которые он произносил, ему тоже очень нравились.
Лилит заволновалась. Одна из служанок видела, что ребенок вошел в дверь, и рассказала ей об этом. Лилит встревожилась. Лею было сказано, чтобы он не ходил из своей комнаты вниз и не поднимался вверх, когда бывал со служанками в хозяйственных помещениях. Если бы Лей начал мешать в доме, это могло бы сорвать все ее планы. Она торопливо направилась к библиотеке и постучала в дверь.
– Войдите, – раздался голос хозяина дома.
Открыв дверь и увидев своего сына за столом с доктором, Лилит по выражению лица последнего поняла, что он был доволен обществом Лея не меньше, чем Лей был доволен его обществом.
– Я... простите, сэр, – сказала Лилит. – Я понятия не имела, что он вас беспокоит. Ему было сказано, что в эти комнаты ему нельзя заходить.
Лей заговорщически поднял плечи и ободряюще улыбнулся доктору, как бы говоря: «Ничего страшного, приятель. Не бойся». А потом прошептал:
– На самом деле мама не сердится, приятель.
– Я знаю, что не сердится, – ответил доктор и снял его с колен.
– Мама, в этой книге много картинок, – задабривая ее, сказал Лей.
Лилит взяла мальчика за руку.
– Немедленно идем со мной и не смей больше приходить и беспокоить хозяина, – укоряющим тоном выговаривала она сыну.
– У вас смышленый сын, Лилит, – сказал доктор. – Вы можете им гордиться.
Лилит посмотрела на мальчика, и на лице ее была написана такая гордость, что доктор не мог ее не заметить.
– Спасибо, сэр.
Выйдя в холл, Лилит горячо обняла сына. Он такой бесценный, такой удивительный. Никто не может устоять перед ним; и, конечно, благодаря своему природному обаянию и ее твердой решимости он достигнет всего того, что она ему желает.
Жизнь в этом доме восхищала Лилит. Она начинала думать, что никогда еще не жила так интересно. Возможно, прежде бывало забавнее и разнообразнее, но никогда еще не жила она с таким подсознательным ощущением волшебства вокруг, никогда не было у нее такой уверенности в своей способности преуспеть.
Это был дом, полный странностей. Одна хозяйка – с ее болезнью и ее тайным шкафчиком с крепкими алкогольными напитками – сделала его таким; но когда вы примете во внимание, что ее муж ненавидит ее и жаждет от нее избавиться, когда вы примете во внимание, что он влюблен в кроткую Аманду, то начнете подумывать, что случится потом.
У Лилит вошло в привычку являться в комнату к Аманде, укладываться на ее постель и болтать с ней.
– Что это тебе напоминает? Прежние деньки, а? Ты помнишь, Аманда, как я пробиралась к тебе в комнату, когда ты бывала в немилости... и всегда приносила тебе из кухни лакомые кусочки?
– Да. Это напоминает мне те дни. О, Лилит, а тебя не удивляет все то, что случилось с тех пор?
Лилит, бывало, лежала и болтала ногами, будто снова превратилась в ребенка, а волосы падали ей на лицо; она лукаво улыбалась.
– И мы почти в том же положении.
– О нет, Лилит. Ты, может быть, и в прежнем, но я ведь тоже стала своеобразной служанкой.
– В этом доме, я уверена, никто не считает тебя служанкой. Особенно... хозяин. Я думаю, что он совершенно забыл, что ты сиделка-компаньонка... или кто ты там при его жене. Аманда зарделась.
– Нет, Лилит, – сказала она, – он этого не забыл. Лилит только улыбнулась.
– Слушай. Она опять за свое. Слышно, как она возится у шкафчика. Я полагаю, она каждую ночь напивается до одури.
– Это очень печально, – заметила Аманда.
