Джезмин не двинулась с места, но король сам подошел к ней. Она с облегчением заметила, что кубок Джон прихватил с собой, и поспешно приложилась губами к своему. Король тоже сделал несколько глотков, поставил чашу, сжал ее груди, словно пробуя на вес, с силой стиснул.
– У тебя такая светлая тонкая кожа... к утру вся будешь покрыта синяками....
Он встал на колени, снял с Джезмин чулки с подвязками, повернул спиной к себе, чтобы получше рассмотреть округлые ягодицы. Она едва удержалась от крика, когда чужие руки поползли по телу. Правда, король почти сразу же встал, чтобы раздеться самому. Джезмин отодвинулась, под предлогом того, что хочет допить вино, но, увидев обнаженного Джона, едва не поперхнулась. Природа слишком щедро наградила короля, впрочем, как всех Плантагенетов, – мужская снасть у него напоминала бычью. Джезмин закрыла глаза, чтобы не видеть ужасного зрелища, но Джон только посмеялся над ней.
– Глупое дитя! Столько лет бегала от своего счастья! Только у меня есть то, что тебе нужно! Пойдем, вода еще не остыла, – велел он.
Джезмин осушила кубок, и Джон сделал то же самое. Потом взял ее за руку, помог забраться в лохань; огромный возбужденный отросток коснулся ее бедра. Джон опустился в душистую воду, посадил Джезмин себе на колени.
– Черт возьми, слишком горячо, у меня все опустилось, – выругался он.
Джезмин никогда еще не была так счастлива. Ноги ее мгновенно ослабели от облегчения. Болиголов подействовал; хоть бы Господь помог подольше удержать Джона в этом состоянии!
Он резвился с ней в воде, предпринимал все возможное, чтобы вновь возбудиться, но его член оставался мягким. Джезмин изо всех сил старалась не выказать отвращения, когда маленькие пухлые руки Джона осыпали ее непристойными ласками. Вода помогла согреться, ее кожа светилась розовым цветом, но внутри Джезмин оставалась холоднее льда, душа словно замерла от ужаса. Джон решил выйти из лохани, считая, что излишнее тепло повергло его в столь жалкое состояние. Он взял сосуд с вином, наполнил свой кубок и приказал Джезмин надеть атласную сорочку и лечь в постель. Она молча подчинилась, и Джон, положив ее на себя, стал бесстыдно тереться об нее жирным волосатым животом. Блестящая ткань, скользившая по их обнаженной плоти, пробудила бы и мертвого.
Джезмин закрыла глаза, заставляя мысли отделиться от тела. В горле стоял тошнотный ком, и она, словно в бреду, спросила себя, что он сделает, если ее сейчас вырвет прямо на простыни.
Желание по-прежнему сжигало Джона, но он так и не смог овладеть этой женщиной и с каждой минутой все больше злился и раздражался. Он встал, налил еще вина и удвоил усилия, требуя, чтобы Джезмин целовала и возбуждала его. У нее хватило дерзости предположить, что причина бессилия короля кроется в том, что он прекрасно понимает несправедливость и беззаконие своего поступка. Но Джон заставил ее замолчать, безжалостно стиснув груди, так что Джезмин застонала от боли. Но в голове короля уже гвоздем засела неотвязная мысль. Должно быть, у него ничего не выходит, потому что эта дрянь выглядит такой чистой и невинной, настоящим ангелом. Он потянулся к кувшину с вином, стал жадно пить, не позаботившись наполнить кубок.
– Я должен уничтожить твою дурацкую святость. Притворяешься, разыгрываешь Святую Деву! Все это маска! На самом деле ты горячее любой суки в течке! Завтра ночью я заставлю тебя молить о ласке! Привяжу к кровати и возьму твою девственность!
– Но я не девственница, – встревоженно прошептала Джезмин.
Рука Джона поползла к ее ягодицам, палец проник в расщелину.
– Есть одно местечко, где ты еще девственна. Ни один мужчина не был там до меня, – объявил он, вжимая палец в крохотное отверстие.
Наконец лихорадочные усилия и чрезмерное количество выпитого возымели свое действие, и Джон уснул. Джезмин тоже устала, но и подумать не могла о том, чтобы уснуть. Несколько мгновений ее продолжало трясти от отвращения, но потом она заставила себя потихоньку выскользнуть из постели. По коже ползали мурашки, словно в постели было полно червей. Неужели она никогда больше не почувствует себя чистой? Все же Джезмин вынудила себя стряхнуть ужас этой ночи и, словно призрак, растворилась во тьме, материализовавшись только в восточном крыле, перед дверью комнаты Эстеллы.
Глава 42
– Мой Бог! Дитя, что он сделал с тобой?! Джезмин устало тряхнула головой.
– По крайней мере, не овладел. Я подлила ему настоя болиголова. Нужно бежать, бабушка. Это гораздо омерзительнее, чем я предполагала, а следующая ночь будет еще хуже. Я попросила Мэрфи держать наготове лошадей. Сейчас ничего не сделаешь, но как только Джон проснется, немедленно погонится за нами. В полдень начнется прилив. Мы пересечем пески в последнюю минуту. Потом все зальет водой, и погоня вернется ни с чем. Узнай поточнее, где Мэрфи держит коней. Я должна вернуться. Не хочу, чтобы он знал, что я вообще покидала спальню.
Джон проспал почти все утро и проснулся с больной головой и в отвратительном настроении. Джезмин благодарила Бога, что король почти не обращал на нее внимания, обрушив гнев на все еще отсутствующего верховного судью. Джезмин напряженно прислушивалась к его разговорам с придворными и с изумлением узнала, что в тщательно охраняемых повозках хранились металлические сундуки с королевской казной и драгоценностями английской короны. Король Джон так боялся быть ограбленным, что решил перевезти золото и драгоценности из Лондона в неприступную твердыню – Ньюарк, замок епископа Линкольнского. Неудивительно, что монарх был вне себя от бешенства: кому, кроме Хьюберта де Берга, можно доверить охрану сокровища?
По мере того как шло время, Джон все больше раздражался, осыпая несчастных придворных самыми гнусными ругательствами.
Джезмин налила остаток настоя болиголова в кубок и умоляла Джона выпить, чтоб успокоить нервы. Тот послушался, и она прикрыла глаза от облегчения.
Приближался полдень, и Джезмин пыталась найти предлог, чтобы выйти из комнаты, – нужно торопиться, если она хочет вовремя покинуть замок. Она не знала, что этот прилив должен принести судно ее мужа.
Фолкон нетерпеливо мерил шагами палубу, ожидая, пока волны повернут вспять, и он сможет бросить якорь в бухте у замка Райзинг, куда Джезмин отвезла его племянников. Сам Фолкон буквально трясся от страха – ничего подобного он не испытывал с того дня, когда Джезмин рожала. Представляя ее в лапах грязного развратника, он едва не сходил с ума и молился лишь о том, чтобы успеть спасти жену, пока еще не поздно. Единственный способ избавиться от этого неотвязного страха – дать волю ярости. Никогда еще
