Учитель не торопил, и через какое-то время слова художника сами начали падать, догоняя друг друга, словно мазки на холст.
– Он обошел дом три раза… Сначала я даже не мог понять, что это такое движется посреди путаницы теней, которые отбрасывает закат… Тело у него на первый взгляд будто бы плывет над землей. Ноги, тонкие, равномерно переступающие, я разглядел не сразу. А его тень…
– По солнцу или же против солнца он двигался? – перебил учитель.
Растерянность изобразилась на лице Велемира. Увиденное стояло в его сознании, запечатленное до подробностей. Он мог бы, не сходя с места, начать картину «Шествие боа ама». Но Велемир привык изображать всякое перемещающееся живое, как движущееся по солнцу. Мозг живописца уже автоматически разложил действительность и выстроил из элементов ее композицию для холста. И только это самое построение и запечатлелось в сознании. Остальное стерлось из памяти. Какое было действительное направление движения существа, художник теперь не знал.
– По солнцу… Или же против солнца. Не помню.
Горькое сочетание удивления и брезгливости, и вообще характерное для выражения лица Альфия, резче проступило в его чертах.
– Ты неподражаем, Кумир! Ты – не помнишь? Мой дорогой друг… не помнишь – когда от этого зависит самая твоя жизнь!
Велемир молчал. Ему не раз приходилось выслушивать от людей, с которыми его сводила судьба, подобное. Его внимание было устроено таким образом, что от него частенько ускользали подробности, практически весьма значимые. Художник и до сего времени не умел понять, почему оно так бывает.
Друзья порешили действовать исходя из принципа: не оставляй надежду на лучшее, но готовься к худшему.
– Может быть, он все-таки теперь думает, что ты тут совершенно не при чем, – размышлял вслух Альфий. – Он просто обходил место, где все случилось… Бродит и вынашивает свой замысел, как лучше отомстить мне… На случай, если все так и есть, нам нужно держаться так, будто бы между нами нет ни малейшей связи.
– Нет, Альфий, – художник положил руку на запястье учителя. – Пусть это существо видит, что я твой друг. Я же не могу… не хочу, чтобы ты оставался наедине с опасностью! С этого дня нам нужно всегда быть вместе. Мы сможем противостоять ему… В любом случае – я разделяю твою судьбу, какая бы она не была!
– Мой друг… – учитель чуть снисходительно, но и удовлетворенно смотрел на своего собеседника. – Противостоять ему!.. Ты бы еще собрался противостоять… мировому злу! Он просто раздавит нас. Как только мы откровенно объединим усилия, у нас не останется ни малейших шансов. А вот если мы, напротив, не будем бросать вызова ему, то… если нам повезет – мы сможем и продержаться! Останемся живыми до того времени, когда в очередной раз прилетит сюда вертолет. И вот тогда мы просто сбежим! Ведь он, боа ама, об этой нашей возможности ничего не знает.
– Но если он, все-таки, связывает нас с тобой воедино, – продолжал Альфий, – внимание его сосредоточено сейчас на тебе. Он хочет убить тебя, чтобы показать мне, что именно произойдет в скором времени и со мной. Духи места, принявшиеся мстить, обыкновенно действуют именно таким образом. Как правило, они выбирают для этой цели родичей человека. Но у меня здесь нет родичей. И вот поэтому боа, этот маэстро мести, использует вместо единокровных лучшего моего друга… По крайней мере – если мне не удалось обмануть боа и он не разуверился в нашей дружбе… Сопутствовала ли мне удача, когда я применил ту маленькую хитрость, так сбившую тебя с толку? Этого мы не знаем. Нам не известно, кому сейчас угрожает опасность в первую очередь. Мне или тебе… Тебе или мне… Равновероятно. Поэтому и тебе надо будет исполнять то, что исполняю сейчас я сам. Решено! Я обучу тебя кое-каким методикам колдовской защиты. Не возлагай на них слишком радужные надежды. Все эти средства – что возводить фанерные баррикады против тайфуна… Но, все-таки, встретив хотя бы это слабенькое сопротивление… он будет играть с тобой. Кошка играет с мышью… а ведь иногда мыши удается и выиграть! Если обнаруживается рядом норка, о которой не знает кошка… Для боа ама, сотканного из испарений этого моря, этого берега, – для него и не существует ничего кроме этого моря, этого берега. Он просто не понимает, что можно отсюда каким-то образом исчезнуть в один момент. В этом и состоит твой шанс. И мой шанс.
– Вот правила, которые на такой случай предписывает моя книга, – поучал Альфий. – Ты должен ограничивать себя в пище. Как сможешь, но будет лучше, если бы ты съедал всего полбуханки хлеба за целый день. Еще ты должен пить горькое вино, как написано, чтобы стать невидимым. Незримым для порождений воды и пыли – то есть для духов местности, что живут века, как года… Я вычислю состав трав, которые пригодны для горького вина в этих, местных условиях. Я буду приготовлять его. Или… я научу тебя, и ты будешь приготавливать его сам. Но – ты обещаешь мне не злоупотребить им. Оно опасное, это средство… Не знаю, станешь ли ты действительно невидимым для него, но уж по крайней мере он не застанет тебя врасплох.
– И вот еще что скажу, – продолжил учитель. – Не слишком-то хорошо будет, если обо всем этом узнает кто-нибудь кроме нас. Запишут ведь в сумасшедшие. А если кто и учует – в этой глухой земле, вроде бы, не начисто еще перевелся нюх – так будут от тебя бегать, чтоб от греха подальше. А самая печальная участь будет ждать тех, которые пожелают тебе помочь. Помни: вызвав у человека жалость, ты этим лишь подведешь его, как сам ты себя подвел, когда пожалел меня. Поэтому прекрати отношения со всеми – немедленно! – кому зла не хочешь. И прежде всего тебе надлежит, Кумир… всякие отношения оборвать с Суэни. Если ты ей не враг. Ты сможешь написать ей письмо… потом, когда мы будем с тобой отсюда – дай Господи! – далеко.
Задумавшийся было художник поднял глаза:
– Суэни? Отношения с ней?.. Но я ведь уже закончил ее портрет. Да я и подарил ей его. Ты видел?
– Видел, – отвечал Альфий. И в это мгновение резко сузились у него зрачки. И стала хорошо видна радужка, серая, вся в крапинах коричневатых пятен. – Я рассмотрел произведение твое более, чем внимательно. Обещаю… что и тебе найдется, на что смотреть!
