Чудовище (сборник)

рука, сведенная судорогою страха, намертво сжала пульт…

По-видимому, это активизировало и еще какие-то кнопки. В свете луны блеснули неожиданно ярко металлические шары, выскочившие из глазных камор. И взгляд учителя, не пожалевшего в свое время сил разработать и воплотить эту дьявольскую уловку, немедленно оказался пойман и остановлен – все разом его внимание, перенапряженное страхом, пригвоздил блеск.

Стремительно нараставший ужас и без того уже погрузил учителя в состояние, напоминающее гипнотический транс. Он потерял какую бы то ни было волю к сопротивлению. Его колени ослабли. Все тело медленно подалось вперед… и вздрагивающее горло Альфия соприкоснулось с шероховатой, пока еще неподвижной клешней чудовища.

умру, если запущу программу движенья его клешней! – вспыхнуло, как будто на бескрайнем экране, в сознании загипнотизированного человека. Рушащийся рассудок цеплялся еще за жизнь – боролся, предостерегал…

Но Альфий был обречен. Теперь изменить хоть что-либо было попросту невозможно. Само предостережение оказалось воспринято сознанием его словно… команда гипнотизера медиуму. Внутренний мир учителя вмещал теперь лишь беспредельный ужас – и цепенящий блеск лунных глаз.

В такие роковые мгновения над человеческой душой бывает властно только одно. Страсть к ПРОТИВОПОЛОЖНОМУ. (Демон Противоречия, как выразился бы бессмертный По.) И страсть эта заставляет несчастного совершать то именно, чего он больше всего боится. Зовет испытывающего страх высоты шагнуть в пропасть. В точности, как побуждает она же, например, и лягушку сделать прыжок в пасть змее…

Пальцы учителя превратились в какое-то инородное существо… в ЧУДОВИЩЕ.

Они… НАБИРАЛИ КОД…

Оцепенение Альфия оказалось таким глубоким, что боли он не почувствовал. Он только различал сквозь нарастающую волну звона – усиливающегося, невообразимо высокого – чавкающий какой-то звук. Безостановочные клешни, ритмически сжимаясь и разжимаясь, двигались в его плоти…

17

На утро следующего дня его обнаружили ученики, напрасно долго прождавшие, когда математик соизволит прийти и начать урок. Тело с развороченным горлом лежало на пропитавшемся кровью земляном полу, и перед ним был пустой раскрытый зарядный ящик.

У стариков поселка не вызвал изумления факт, что жуткое создание Альфия, ставшее причиною двух смертей, вновь непонятным образом куда-то исчезло. «Боа наказал нехорошего человека и ушел в море. Чего же тут удивительного, ежели колдун знался с чёртом, а остальное все просто выдумал для суда?»

– Мы можем не соглашаться с их мнением, – так завершил это повествование мой друг, родственник Велемира. – Ведь они – «темные, суеверные люди»… Но факт остается фактом, – и с этими словами он как- то дико и странно посмотрел мне в глаза, – краб исчез.

Мне сделалось немного не по себе в момент, когда пришлось выдерживать этот взгляд.

И даже появилось желание несколько разрядить обстановку, плавно закруглить изрядно напрягшее нервы повествование какой-нибудь глубокомысленной и пустой сентенцией.

– Ну и что же, – стараясь говорить медленно и спокойно, произнес я. – Исчез… В конечном итоге зло обязательно исчезает, уничтожая самое себя, и…

Мой собеседник не дал договорить.

И мне пришлось пожалеть о сказанном, потому что нездоровое нервное возбуждение его от моих слов лишь усилилось.

– Не себя… – даже не произнес, а прямо-таки криком прошептал он, – а только лишь создателя своего разрушает зло… как и применителей зла… но ведь само-то оно – бессмертно!

1993 (редакция 2005)

Чудо о змие

В красном поле святой Георгий,

серебряными латами вооруженный,

с золотою сверх оных веющей епанчей,

имеющий диадему на голове,

едущий на коне серебряном,

на котором седло и сбруя вся золота,

черного змия в подошве щита золотым копьем

поражающий.

Екатерина Великая, Статут Ордена.

– Диктатор, я верю в Сына!

Немыслимые слова эти, сказанные обычным голосом, разнеслись, повторенные эхом пустынно- роскошных зал… и по себе оставили они звонкой, напряженной тишину меж скошенными столпами солнца.

Диоклетиан догадывался о чем-то подобном, хотя и не умел знать. Оно ведь было оно иным – посреди выражений ползучей злобы, разъевшего до костей страха, единовластного и тупого амока – как будто бы светящееся лицо Георгия.

Такие попадались у странников, повидавших земли, и сделавшихся, подобно птицам и ветру, далекими от всего. Бывало – и у старых солдат, которые заглянули не раз в белесый и острый, как пламя, зрачок Медузы. И, разумеется, такими были лики у ближних – последователей Распятого, которых диктатор жег. Или, как почиталось оно изысканнее, посылал их в Амфитеатр. Где одни,