Чешуйки крошатся, опадают, превращаясь в белую пыль.
Солнце пустыни лишило пигмента даже мои глаза. Когда-то золотистые радужные оболочки стали белыми.
На них резко выделяются черные точки зрачков – совсем как у пустынных ящериц. Я сильно похудела. Я уже давно не несу яиц, и мне больше не надо заботиться о безопасности своего потомства.
Мое последнее яйцо было не крупнее зернышка фасоли. Из него не мог бы вылупиться птенец. Я разбила его и съела. Карликовое яйцо означает старость.
Иногда я подкармливаю птенцов молодых голубок, которым всегда не хватает корма. Воркованием и взмахами крыльев предупреждаю их об опасности, если вблизи появляется змея, лиса или ястреб.
Каждое утро я кружу над городом, наблюдая, как на него наступает пустыня. Принесенный ветрами песок засыпает улицы, вползает в дома и гробницы, оседает на крышах, которые гнутся и оседают под его тяжестью.
По утрам я стряхиваю с перьев пыль, навеянную ночным ветром из пустыни. Я кашляю, фыркаю, чихаю. Невидимые пылинки забивают ноздри и горло. Я редко купаюсь – в основном, весной, когда выпадают редкие теплые дожди и ручей превращается в реку. Скоро пустыня окончательно поглотит город, похоронит под песчаными барханами и башни, и стену из тесаного камня, под которой любят отдыхать козероги.
Когда-то я летала к морю, проносилась над долинами, где росли фиговые деревья, зеленели апельсиновые и оливковые рощи. Теперь долины посерели, выжженные лучами солнца, а в каналах совсем не осталось воды.
Я много раз пыталась пуститься этим знакомым мне путем, хотела слетать на берег, но уже над городом горячий, пульсирующий ветер отнимал у меня последние силы. Я облетала вокруг каменной стены и садилась на берегу ручья. Чистила перышки и коготки, расчесывала густой пух на грудке, выцарапывала слущивающиеся кусочки кожи вокруг клюва, глаз, ушей.
Каменные колонны. Я лежу, удобно устроившись на отшлифованной ветром и солнцем капители, наблюдая за небом и окрестностями. Переворачиваюсь с боку на бок, пошире разводя в стороны крылышки. Распрямляю ноги.
Воспоминания, какие-то крохи и обрывки памяти, как в тумане всплывающие образы и события... Я тоскую.
Ом с коричневыми, почти красными крыльями падает вниз, кружась в воздухе. Вот он уже совсем рядом со мной. Гладит клювом мою шею и грудку, страстно сжимает мой клюв своим клювом, целует.
Я закрываю глаза от восторга. Открываю и снова вижу вокруг серо-белые камни и пустоту. Ом мертв, его уже нет...
Я поднимаю голову, трогаю клювом перья крыльев, смотрю в небо. Там всегда кружат стервятники.
Муки одиночества... Или сила одиночества?
Голуби улетали и больше не возвращались.
Я ждала их возвращения...
Куда они летели? В бескрайнюю даль пустыни? На берег моря? Заметив сверху четко вырисовывающуюся на горизонте полосу соленой морской воды, неслись туда в надежде утолить жажду? Долетали до цели и потом уже не могли вернуться обратно, потому что сил не оставалось? А может, просто теряли дорогу в раскаленном пустынном воздухе?
Каждая смерть сначала казалась мне предостережением, помогала не погибнуть в такой же ситуации.
Врагом был огонь, охватывающий перья огненным кольцом, откуда невозможно вырваться. Врагом была вода, от которой крылья становились тяжелыми, липкими и непослушными. Врагом была доверчивость, позволявшая садиться на невысоких камнях, под которыми в кустах или в песке часто прятались змеи, лисы, ласки. Врагом была забивающаяся в глаза, ноздри, уши, горло пыль пустыни. Она мешала дышать, вызывала кашель, чиханье, удушье. Врагом был глубокий сон, когда не слышишь, как совы тащат из гнезд спящих птиц. Врагом был пронзительный холод, убивающий молодых, еще не оперившихся птенцов... Врагом был голод...
Я выжила. Я живу. Я существую. Я знаю, что я есть. Я существую в этом белом, залитом солнцем пейзаже, так не похожем на тот, который запомнился мне в первые годы жизни там, в городе на холмах. Деревья, кусты, травы, которые буйной порослью заполоняют улицы, вгрызаются корнями в каменные, бетонные плиты, рассевают вокруг свои семена.
Я дремлю. Огненное солнце пустыни скрывается за острыми горными вершинами.
Помнишь те прохладные переулки, площади и улицы? Помнишь тихие стены и башни? Помнишь просторные чердаки, где гнездились чайки, крачки, галки, грачи, сороки?
Я засыпаю счастливой. Как будто снова побывала там, где вылупилась из яйца с хрупкой белой скорлупкой.
Туда невозможно вернуться, невозможно вырваться из этих гор, из пустыни, умчаться от соленого морского побережья. Теперь я понимаю, что такое старость. Это из-за нее столько птиц вопреки собственной воле остаются в каком-то определенном месте, даже не пытаясь улететь.
Они не улетают, хотя дрожат от страха. У них просто больше нет сил – всего на то, чтобы взлететь.
Скорпион ползет по колонне вверх. Острым, поднятым кверху шипом он целится в движущуюся тень, которую отбрасывает соседняя колонна. Скорпион приближается, цепляясь конечностями за шероховатую поверхность камня.
Он подползет поближе, и я сброшу его вниз быстрым взмахом крыла. Сброшу, даже не дотронувшись до него, зная, что сама воздушная волна столкнет вниз и до полусмерти напугает трусливого, хотя и очень опасного паука.
Город, который я покинула, редко является мне во сне, а ведь я видела его гибель, видела, как он рушился, рассыпаясь на куски. Неоперившиеся птенцы смотрят на меня водянистыми глазами и пищат, требуя еды, от которой мой зоб чуть не лопается. И как раз в тот момент, когда я раскрываю клюв, зная, что сейчас они по очереди начнут засовывать свои клювики в мое горло, стены вздрагивают, гнездо падает вниз, в пропасть, а я взмываю ввысь среди падающих вокруг камней и осколков стекла. Сквозь сон я хлопаю крыльями, как будто мне снова грозит смерть, как будто меня снова зовут раздавленные, засыпанные обломками птенцы, которые продолжают жить лишь в моих мимолетных снах...
Вокруг меня сгущаются вечерние сумерки. Из города, из пустыни доносятся голоса шакалов, слышится уханье вылетевших на охоту сов, пронзительный писк летучих мышей... Меня это не пугает, потому что я знаю – здесь, под крышей, сжавшаяся на стропилах в комочек, я в полной безопасности.
С некоторых пор меня одолевает желание взмыть высоко в небо. Я мечтаю о той бескрайней вышине, о которой мне известно лишь одно – она существует, ведь однажды я уже почти приблизилась к ней, когда заблудилась в пустыне и лишь на следующий день нашла дорогу обратно.
Тогда я всю ночь летела так высоко, как никогда раньше. А та Огромная Прозрачная Птица, что летела рядом со мной, была ли она лишь миражом, явившимся мне в забытьи, вызванном разреженным воздухом и страшной усталостью? Или я все же видела ее наяву, эту Таинственную и Прекрасную Птицу, для которой не существует ни пространства, ни времени?
Прозрачный Великан задел меня крылом, и у меня точно сразу прибавилось сил, и в блеске первых утренних лучей солнца мне вдруг открылся город с огромным черным камнем, город, окруженный засыпанными песком стенами, город, полный людских скелетов, среди которых шустро сновали живущие в пустыне звери и насекомые.
Оазис. Меня ослепил блеск воды, блеск жизни. Я утолила жажду и нашла в себе силы вернуться в свой пустынный город.
С колонны я смотрю в небо... Я снова тоскую по высоте, которая, я знаю, существует, по высоте, на которую я никогда не поднималась, до которой никогда не долетала.
