— О, нет, — ответила м-м Летиция и с загадочной улыбкой покачала головой.
Мы терялись в догадках. Потом секрет открылся. Появился еще один член семьи Буонапарт, сводный брат м-м Летиции, носящий фамилию Феш, тридцатилетний священник. Но так как он не смог стать мучеником и не пожелал страдать за веру во время Революции, он снял с себя сан и превратился в дельца [6].
— И как идут у него дела? — спросила я м-м Летицию. Она покачала головой и сообщила мне, что ее брат с удовольствием согласился бы на любую работу в торговом доме Клари, если Этьен заинтересуется им и возьмет на работу.
У дяди Феша была веселая круглая физиономия и чистая, но поношенная жакетка. Он поцеловал ручки Сюзан и мне и похвалил наш ликер.
Потом вернулись новобрачные. Коляска, украшенная розами, остановилась возле нашего подъезда. В ней ехали Жюли и Жозеф, мама и Наполеон. Во второй коляске — Этьен, Люсьен и дядя Соми.
Жюли и Жозеф подбежали к нам, Жозеф бросился на шею матери, а все остальные Буонапарты столпились вокруг Жюли, потом дядя Феш заключил в объятия мою маму, которая никак не могла понять, кто это, а наш дядя Соми поцеловал меня в щеку, а потом стал целовать всех девочек Буонапарт и всех Клари, и так много было поцелуев кругом, что мы с Наполеоном тоже не растерялись и поцеловались таким долгим и счастливым поцелуем, что кто-то возле нас деликатно покашлял… Этьен, разумеется!
За столом новобрачные были посажены между дядей Соми и Наполеоном, а мое место оказалось между дядей Фешем и Люсьеном Буонапартом. Жюли была очень оживлена, ее щеки горели и глаза блестели. Впервые в жизни она была действительно красива. Как только уселись, дядя Феш постучал по своему бокалу. Он, как бывший священник, горел желанием произнести речь. Он говорил долго, скучно и все время ссылался на Провидение. По его словам, благодаря Провидению мы сегодня так славно празднуем, у нас такой прекрасный обед и такая гармония между всеми членами семьи. Все это по его словам получилось так только по воле покровительствующего нам Провидения…
Жозеф подмигнул мне, потом Жюли улыбнулась, наконец, Наполеон засмеялся, а мама, до глубины души растроганная проповедью, взглянула на меня полными слез глазами. Этьен же бросил на меня сердитый взгляд, потому что он прекрасно знал, что Провидением, которое сосватало Жюли и Жозефа и сроднило семьи Клари и Буонапарт — была только я одна…
Потом Этьен сказал короткую и плохую речь, а потом все пили за здоровье новобрачных.
Обед подходил уже к концу, и Мари подала сладости и фрукты, когда встал Наполеон и вместо того, чтобы постучать по своему бокалу, крикнул:
— Минуточку внимания!
Мы вздрогнули от неожиданности, и Наполеон коротко, отрывистыми фразами заявил, что счастлив присутствовать на семейном празднике. Хотя он считает, что своим присутствием здесь сейчас он обязан не всемогущему Провидению, а военному министру, который выпустил его из тюрьмы. Таким образом, он, Наполеон, чувствует себя заблудшим сыном, вернувшимся к родному очагу. Он присоединяется ко всем добрым пожеланиям в адрес наших новобрачных, но считает, что сейчас очень удобно объявить еще одну новость. Тут он посмотрел на меня, и я поняла, что последует за этой преамбулой.
— Поэтому в настоящее время, когда семьи Клари и Буонапарт объединились, здесь на веселом празднике, я хочу объявить, что… — его голос звучал очень тихо, но в столовой царила такая тишина, что каждое слово было слышно. — Что прошлой ночью я просил руки м-ль Эжени, и Эжени согласилась стать моей женой.
Со стороны Буонапартов разразилась буря радостных возгласов, и я очутилась в объятиях м-м Летиции. Но я смотрела на маму. Мама была поражена этим ударом, она как будто окаменела, но я видела, что она совсем не рада этому сообщению. Она посмотрела на Этьена. Он пожал плечами.
Наполеон с бокалом в руке опустился на стул рядом с Этьеном, и я могла видеть воочию, как умел Наполеон влиять на людей. Этьен вдруг улыбнулся и выпил с Наполеоном.
Полетт обняла меня и назвала сестричкой. М-сье Феш кричал что-то по-итальянски м-м Летиции, и она ответила радостно:
— Экко! [7]
Вероятно, он спросил, такое ли у меня большое приданое, как у Жюли.
Среди общего оживления никто не обращал внимания на Жерома, и самый младший отпрыск семьи Буонапартов напихивался едой как только мог. По-моему, он ел про запас. Потом мы услышали крик м-м Летиции и увидели, что она тащит из комнаты Жерома, белого, как скатерть. Я проводила мать и сына на террасу, где Жером начал со страшной силой выбрасывать из себя огромное количество еды, которое он поглотил. После этого он почувствовал себя лучше, но мы не могли пить кофе на террасе, как предполагалось…
Вскоре Жюли и Жозеф простились с нами и сели в украшенную коляску, чтобы ехать в свое новое жилище. Мы проводили их до калитки сада, и я обняла за плечи маму, сказав ей, что не стоит плакать так горько.
Вновь сервировали ликер и пироги, и Этьен, поговорив с дядей Фешем, сказал ему, что не нуждается в работниках в магазине, так как он обещал устроить Жозефа, а может быть и Люсьена.
Потом мы прогуливались по саду, и дядя Соми, который бывал у нас только по торжественным дням, осведомился, на какой день назначена моя свадьба.
Тут впервые проявила характер мама. Она повернулась к Наполеону и сложила на груди руки умоляющим жестом:
— Генерал Буонапарт, обещайте мне кое-что. Обещайте подождать со свадьбой, пока Эжени не исполнится шестнадцать лет! Обещаете, правда?
— М-м Клари, — сказал Наполеон улыбаясь, — это не мне решать, а вам, м-сье Этьену и м-ль Эжени.
Но мама покачала головой.
— Я не знаю, что вы собираетесь делать, генерал Буонапарт. Вы еще очень молоды, но я чувствую… — она помолчала и с грустной улыбкой взглянула на Наполеона. — Я чувствую, что все подчиняются вашим желаниям. Не только в вашей семье, но и в нашей семье с тех пор, как мы знакомы. Таким образом, я вынуждена обратиться к вам. Эжени еще очень молода! Подождите до ее шестнадцатилетия!
В ответ на это Наполеон молча поцеловал руку моей маме. Я поняла, что это обещание.
На другой день Наполеон получил указание немедленно выехать в Вандею, в распоряжение генерала Хоша, где Наполеон получит бригаду инфантерии.
Я сидела на корточках в высокой траве на обжигающем сентябрьском солнце и смотрела на него, маршировавшего передо мной взад-вперед, бледного от злости, выливавшего мне свое возмущение той должностью, которую ему навязали.
— Вандея! Чтобы расправляться там с роялистами! Горсткой голодных аристократов, которые прячутся у своих крестьян, преданных им фанатически! Я — артиллерист, а не жандарм, — рычал он. Он бегал по лужайке, заложив руки за спину, сжимая пальцы так, что они побелели. — Я не согласен с решением Военного совета. Они хотят похоронить меня в Вандее как полковника, готового к отступлению. Они удаляют меня от военных действий и хотят предать забвению.
Когда он злился, его глаза сверкали зеленым блеском и делались стеклянными.
— Ты можешь подать в отставку, — сказала я тихо. — Я могу купить в провинции маленький домик на те деньги, что папа оставил мне в приданое. Мы можем даже приобрести немного земли и если мы будем экономны…
Он остановился, повернулся ко мне и внимательно посмотрел мне в лицо.
— Если тебе не противна такая мысль, то ты можешь войти в торговлю Этьена, — поторопилась сказать я.
— Эжени, ты сошла с ума! Как могла ты вообразить, что я буду жить на ферме и разводить кур? Или что я буду продавать ленты в лавке твоего отца…
— Я не хотела тебя оскорбить. Я думала, что это выход из положения…
Он засмеялся. Смех звучал фальшиво.
— Выход! Выход из положения для лучшего генерала французской армии! Разве ты не знаешь, что я лучший генерал во Франции?
