Наследие чародея

кое-что увидеть. И если он поторопится, то, возможно, успеет предупредить Ананду и помочь ей, если потребуется.

— Благодарю вас, агнидх, — сказала Кирити. — Позвольте мне проводить вас. Беюль, сестры, давайте воспользуемся любезным предложением лорда Сакры и займемся своими делами.

Кирити двинулась к кабинету вслед за Сакрой. За ее спиной поднялся шквал вопросов и возражений, с которым пришлось справляться рассудительной Беюль. Пока Сакра искал лампу, чтобы осветить себе путь, Кирити, пользовавшаяся неизменным доверием Ананды, отперла дверь одним из многочисленных ключей, висевших у нее на поясе под верхним платьем.

Оказавшись внутри комнаты, Сакра поставил лампу рядом с холодной жаровней, а Кирити тем временем заперла дверь изнутри.

— А теперь, агнидх, умоляю тебя, — обратилась она к нему, как человек, который знал Ананду по меньшей мере так же давно, как Сакра. — Расскажи мне все, что знаешь.

— К сожалению, знаю я немного, — признался он. — Дочь Аваназия открыла нам ключ к освобождению Микеля, но…

Он замолчал. Что-то было не так. Дуновение невидимого ветра — теплое и нежное, тянущее за сердце, дразнящее мысли… Этот ветер был спутником движения, открывающихся дверей и буйного танца. Он уже чувствовал этот ветер, когда…

— Нет, только не здесь! Что она делает!

— Агнидх?

Но Сакре некогда было отвечать. Одним ударом он сшиб с лампы стекло и наклонил ее над жаровней. Горящее масло полилось на угли, и над ними с глухим хлопком вспыхнуло пламя. Сакра отшвырнул лампу в сторону, не задумываясь о том, куда она упала, и схватил катушку с красной ниткой и вышивальную иглу, лежавшую на стуле. Затем вогнал ее в палец, пока кровь с шипением не закапала на угли. Сакра отбросил иголку, взял нить и стал говорить:

Силой огня, силой крови,

И силой связующей нити

Да будет твой путь моим путем,

Тяните, нити, тяните!

Где ты ни есть, я увижу тебя,

Где ты ни есть, я пойду за тобой.

Силой крови! Силой огня!

Я вижу тебя! Я иду за тобой!

Входя в исступление, Сакра повторял заклинание снова и снова, обматывая конец нити вокруг правого запястья. Волшебство, вызванное силой огня и крови, потекло вдоль нити, принимая форму магической связи с Бриджит. Нельзя так быстро… Чтобы как следует оформить заклятье, нужно время… Или дополнительная энергия души. И Сакра впустил волшебство во врата своей души, чувствуя, как силы стремительно покидают его, словно он перерезал себе вены. Дворец был полон защитных заклятий, и сейчас все они обступили его, обхватили и крепко вцепились, притягивая к земле, в то время как связь с Бриджит тянула его вперед.

Сакра бросил катушку с нитью в огонь.

— Я вижу тебя! Я иду за тобой! — Голос его дрожал все больше по мере того, как пламя завладевало шелковой нитью, заставляя ее корчиться и извиваться. — Я вижу тебя! Я иду за тобой!

Магическая связь тянула Сакру за собой. Защитные заклятья Выштавоса держали крепко. Сакра закричал от боли: его разрывало на части. Он не мог идти, но должен был. Он не мог остаться, но был обязан. Противоположные приказы вспороли его сердце, вены, легкие, мозг. Боль пронзила все его существо.

— Я иду за тобой!

И настала тьма.

Когда конвой под началом капитана Чадека препроводил Калами обратно в Большой зал, стало ясно, почему Медеан заставила его ждать так долго. От прошедшего праздника не осталось и следа. Кресла с высокими спинками, предназначенные для членов Совета Лордов, были, как обычно, расставлены полукругом: четыре по одну сторону от помоста с императорским троном и четыре — по другую, так что императрица восседала посреди Совета и в то же время над ним. Члены Совета, все еще в блистающих праздничных одеждах, сидели по своим местами и сурово взирали на Калами.

Чадек и его люди стали на колени, и Калами сделал то же самое. Каковы бы ни были его истинные чувства, сейчас следует быть предельно благоразумным — до тех пор пока госпожа императрица не скажет своего слова. Ей придется объяснить, почему она его предала. Скорее всего, она сама будет сожалеть о своем скоропалительном решении, в противном же случае ему придется вырвать у нее это сожаление силой.

Но первой заговорила не Медеан, а тучный министр лорд Табутай, как и остальные, завидовавший положению Калами.

— Вэлин Калами, лорд-чародей Вечной Империи Изавальты! — пророкотал он. — Вы обвиняетесь в сокрытии заговора против особы нашего недужного, но горячо любимого императора. Вам есть что сказать по этому поводу?

Теперь Калами был даже рад, что, благодаря его согбенной позе, ни Совет, ни императрица не видят, как он кусает губы, пытаясь сдержать вспышку гнева, готовую прорваться наружу с первыми же словами. По крайней мере его обвиняют не в подготовке заговора, а только в сокрытии. Это дает некоторую возможность маневра.

— Меня уже судят, господин министр?

— Еще нет, но этим вы обязаны только милости Ее Величества.

Калами осмелился поднять глаза. Медеан сидела на троне, серьезная и невозмутимая. Члены Совета, мелкие сошки, получившие этот титул благодаря своему выдающемуся тупоумию, ерзали в креслах или сидели неестественно прямо, но глаза у всех беспокойно бегали. Каждый из них, в меру низости своей натуры, пытался сейчас угадать, как использовать эти новые веяния с наибольшей выгодой для себя.

— Я только хотел внести ясность на этот счет, — произнес Калами, глядя на Медеан настолько пристально, насколько это дозволялось этикетом. Они не одни сейчас, и императрица не потерпит вольностей.

— Так что вы можете сказать в свое оправдание? — вопросил лорд Лучанин, смотритель дворца, с тощей шеи которого свисала массивная золотая цепь, а у костлявого бедра громыхала связка огромных, абсолютно бутафорских золотых ключей.

— Могу сказать одно: что бы я ни делал, я остаюсь верным слугой Ее Величества, — громко и отчетливо произнес Калами.

«Пусть теперь думают что хотят».

Медеан, которая до сих пор внимательно наблюдала за Калами, отвела бесцветные глаза.

«Ага, значит, по крайней мере вы меня услышали, Ваше Величество».

— Тех троих людей, которых капитан Чадек застал в спальне императора, в настоящий момент допрашивают, — многозначительно и с подчеркнутым спокойствием произнес лорд Мунтат. Калами давно ждал, когда же он заговорит. Этот человек предпочитал носить маску невозмутимости, полагая, что она добавляет ему шарма. Как будто за ней могло укрыться то, что ростом он был с десятилетнего ребенка, а руки его по изяществу ни в чем не уступали рукам служанки. — Все, что они скажут, ляжет на одну чашу весов, а на другую — ваше молчание.

Калами мысленно проклял всех, кто сидел сейчас перед ним. Бедный Финон, досточтимый отец… Понятно, что допросом дело не ограничится. Его будут пытать. Он ничего не скажет изавальтцам до последнего вздоха.

— Я уже ответил на ваш вопрос, — спокойно сказал Калами. — Если Ее Величество не верит в мою верность — пусть скажет это сама.

— Туукосская собака! — прошипел лорд Лучанин, зазвенев от негодования золотыми ключами. — Да как ты смеешь требовать чего-то от своей царственной госпожи!