жить он будет только до того момента, пока не расскажет, как найти убедительные, достаточные для нотариуса доказательства того, что Генрих Львович Воловик мертв.
После этого охранника с явно вымышленным именем Александр ждет пуля. В этом будет заключаться все его вознаграждение.
– Думай, – согласился Денис. – Подумать никогда не вредно. Но недолго! Я долго ждать не умею. Извини, но гостиницы для тебя нет. Посидишь опять в подвале. У тебя есть двенадцать часов. Если за это время ничего не придумаешь, будем думать вместе. Одна голова хорошо, две лучше. Согласен? Ну давай, двигай!
– Джексон! – крикнул он, открыв дверь в коридор. – В подвал его. На то же место. Оно ему еще не надоело. Подвал на замок, и ни шагу от двери, понял? Иначе будешь сидеть рядом с ним.
Лысый Джексон взялся за сцепленные за спиной руки Константина и поднял его со стула. Константин молча повиновался. Ничего другого ему не оставалось. Он получил двенадцать часов отсрочки.
Это время надо было использовать для того, чтобы хорошо продумать следующий разговор с Денисом и построить его с наибольшей выгодой для себя.
Оказавшись вновь в подвале, он не мог не отметить, насколько удобнее сидеть у стены, когда свободны обе ноги и вторая рука. Тело уже отдохнуло и нисколько не отвлекало теперь Константина от трудных размышлений о том, что делать дальше.
Молчать после того, как истечет срок, отпущенный ему Денисом, конечно, бессмысленно. Этот подонок всерьез заболел чужими деньгами и не отступится от своего. Молчанием его можно только спровоцировать на пытки, которые будут становиться тем более изощренными, чем дольше будет молчать Константин.
Нужно пойти на заключение соглашения, это ясно. Но не ясно, какие возможности к освобождению появляются при этом у Константина. Все зависит от того, на каких условиях он согласится помогать этому авантюристу.
Что вообще знает Константин о смерти Генриха Львовича Воловика? Только то, что его убили. Мошнаускас, выходит, не соврал, и Воловик действительно мертв. Денис тоже в этом уверен.
Значит, так оно и есть. Но Константин реально может только передать то, что сказал ему о смерти банкира Мошнаускас перед своей смертью, – Воловика убили по его приказу и тело его сбросили в расплавленный металл. Это значит, что оно уничтожено и разыскать его невозможно… Это и вся информация?
Да Денис придет в ярость, если поймет, что Константин ничего больше не знает.
«Подожди-ка! – сказал сам себе Константин. – Мошнаускас упоминал о какой-то пленке, на которой якобы зафиксировано, как убили Воловика? Точно, упоминал! Говорил, что она хранится где-то у него. Где у него? А черт его знает! Но раз она существует, значит, ее можно найти! Это уже кое-что. Пожалуй, можно им кое-что и рассказать, не все, конечно, иначе меня тут же шлепнут и бросят мой труп в этом подвале на съедение крысам».
Константин уже представлял, как он будет разговаривать с Денисом, когда тот придет за ответом. Больше ему думать ни о чем не хотелось, потому что каждая мысль рано или поздно упиралась в осознание его несвободы, в то, что он сидит в подвале, прикованный к трубе, и ничего не может предпринять для своего освобождения.
Он запретил себе думать о чем бы то ни было и принялся просто считать секунды. Это давало ему ощущение движения во времени и приближения момента следующего разговора с Денисом.
Насчитав восемь тысяч двести пятьдесят шесть секунд, он заснул, сидя на бетонном полу, прислонив голову к стене и раскинув перед собой ноги.
Сидеть в подвале ему оставалось еще больше девяти часов.
Глава 12
Просидев в открытом кафе у метро «Пражская» минут сорок в ожидании Константина, но так его и не дождавшись, Макеев разозлился. Договаривались же посидеть, попить пива с воблой, поговорить. И на тебе – не пришел! Как-то это несерьезно с его стороны.
Пришлось пить пиво в одиночестве. Осилив пару бутылок «Портера», Макеев успокоился. Раздражение на Константина прошло, и вместо него появилась некоторая тревога. Раньше такого за Константином не замечалось, человек он на редкость обязательный. Если бы не смог прийти, обязательно позвонил бы, предупредил. Может быть, заболел, до телефона добраться не может?
Прихватив еще пару бутылок своего любимого «Портера», Макеев отправился к Панфилову пешком, благо жара на улице была не особенно сильной, с утра даже дождик моросил, а сейчас солнышко выглянуло, но все равно не сумело еще разогнать прохладу.
Поднявшись на шестой этаж, на котором была расположена квартира Панфилова, Макеев звонил, стучал, но никто дверь ему так и не открыл.
Расспросы соседей тоже ничего нового Макееву не сообщили, – никто не видел, выходил Константин из квартиры или нет. Да и мало кто знал его, Константин жил там недавно, на улице появлялся редко и не успел еще примелькаться дворовым завсегдатаям-доминошникам и досужим пенсионеркам на лавочках у подъездов.
Все это Макееву очень не понравилось. Он хорошо помнил рассказы Панфилова о том, что судьба, как тот называл происходящее с ним, часто подкидывает ему сюрпризы, и не всегда они оказываются приятными.
Макеев не всегда был теоретиком. Успел поработать на оперативной работе, даже одно время замом начальника угро в райотделе служить приходилось.
Поэтому знал и умел он немало, – и проследить за фигурантом, если требуется, и несанкционированный обыск провести, имелась у его и практика допросов, на которых не всегда он, надо сказать, ограничивался корректными методами, было на что пожаловаться надзирающему прокурору его подследственным. Но они никогда не жаловались, знали, что себе дороже выйдет.
Одним словом, мент он, по своей профессиональной подготовке, был стопроцентный, если судить по послужному списку. Клейма ставить негде было.
Но не все попадает в послужной список. Не было там, например, отмечено, что из угрозыска Макеев ушел после того, как «причинил легкие телесные повреждения» следователю, который сначала запугал, а потом изнасиловал подследственную. Начальник отдела решил дело замять, а Макееву предложил уйти самому.
И немало еще в его биографии было подобных «курьезов», совершенно нетипичных для прожженного мента, за которого можно было его принять. С Запрудным тем же что получилось? Та же история…
Все дело в том, что у Макеева и у его начальства всегда, где бы он ни служил, какую бы должность ни занимал, были разные представления о профессиональных задачах и методах их решения.
Макеева в милиции считали сначала стукачом, но быстро убедились, что с высшим начальством он не контактирует, и стали считать просто романтическим дурачком, насмотревшимся фильмов о советской милиции во времена своего детства. И надо сказать, в чем-то этот образ соответствовал действительности.
Не был он, конечно, закоренелым патологическим романтиком, но идея социальной справедливости трансформировалась у него в голове весьма любопытным образом. Он считал, что было бы справедливо, если бы каждый человек получил от жизни ровно столько, сколько он заслуживает, если исходить из его способностей. Из тех способностей, которые ему удается реализовать.
Поэтому любые интриги и подставы, конкуренция между сослуживцами и нечистые ходы в соревновании между теми, кто работает друг с другом, приводили его в дикое раздражение. Начальство на него тоже раздражалось гораздо чаще, чем на других.
Во что это раздражение выливалось, понятно, в очередной уход по собственному желанию.
Его столько раз ставили нос к носу с реальной действительностью, что он понял наконец, насколько его представления о ней расходятся с тем, что есть на самом деле. Это повлияло впоследствии и на его образ мыслей, – он стал сомневаться в том, что адекватно представляет себе ситуацию.
Вот и сейчас, сколько ни успокаивал он себя, что у Константина могли возникнуть какие-то неотложные дела, что ему пришлось срочно куда-то уехать и он не успел предупредить об этом Макеева, да и с какой стати, в конце концов, он стал бы его об этом предупреждать, – его не покидало какое-то беспокойство и ощущение, что на самом деле все обстоит совершенно иначе, что Константин попал в какую-то беду.
