корабля находятся войска и вооружение для проведения любых полицейских и превентивных операций, которые представятся необходимыми. Но я не могу их применять против гандов, поскольку у меня нет никаких оснований для этого. Более того, одному кораблю не справиться с двенадцатимиллионным населением планеты, для этого потребуется целая эскадра.
— Я это все уже пережевывал, пока меня не затошнило.
— Ваше превосходительство, прошу вас сообщить свое решение по возможности скорее. Морган дал мне понять, что, если к десяти часам я не дам третьей группе увольнения, экипаж уйдет в самоволку.
— Это ведь грозит им суровым наказанием?
— Не таким уж суровым. Они заявят в Дисциплинарной комиссии, что я умышленно игнорировал устав. Поскольку формально увольнений я не запрещал, а только лишь откладывал, им это может сойти с рук, если члены комиссии будут в соответствующем настроении.
— Эту комиссию не мешало бы послать пару раз в длительный полет. Они бы узнали кое-что такое, о чем и не слыхивали за своими канцелярскими столами.
Грейдер подошел к иллюминатору.
— У меня не хватает четырехсот человек. Некоторые из них, возможно, вернутся, но ждать их мы не можем. Задержка приведет к тому, что у меня не хватит людей, чтобы вести корабль Выход один — отдать приказ о подготовке к взлету. С этого момента корабль будет подчиняться полетному уставу.
— Полагаю, что так, — сказал посол.
Грейдер взял микрофон.
— Личному составу приготовиться к взлету немедленно! Старший сержант Бидворси! Кто это там стоит у люка? Немедленно прикажите им подняться на борт.
Носовой и кормовой трапы были давно уже убраны. Кто-то из офицеров позаботился быстренько убрать и центральный трап, отрезая путь вниз и тем, кто хотел бы в последний момент уйти. Бидворси, желая выполнить приказ, высунулся из люка. Пятеро, стоящие внизу, были дезертиры из первой группы увольнения. Шестой был Гаррисон со своим начищенным до блеска велосипедом.
— Немедленно на борт! — зарычал Бидворси.
— Ты это слышал? — сказал один из стоявших внизу, подталкивая другого. — Дуй обратно на борт. Если не можешь прыгнуть на тридцать футов вверх, то взмахни крылышками и лети.
— У меня приказ! — продолжал вопить Бидворси.
— Надо же, в таком возрасте, а еще позволяет кому-то собой командовать, — заметил бывший солдат его роты.
— Да, удивительно, — ответил другой, сокрушенно качая головой.
Бидворси царапал рукой гладкую стенку, пытаясь найти что-нибудь, чем можно было бы швырнуть в стоявших внизу людей.
— Не кипятись, Бидди! — крикнул его бывший солдат. — Я теперь ганд.
С этими словами он повернулся и пошел по дороге. Остальные четверо последовали за ним. Гаррисон поставил ногу на педаль велосипеда. Задняя шина осела с протяжным звуком. Побагровевший Бидворси наблюдал, как Гаррисон затягивал клапан и качал воздух ручным насосом. Завыла сирена, Бидворси отпрянул назад, и герметическая дверь люка закрылась. Гаррисон опять поставил ногу на педаль, но не двигался с места, а стоял и наблюдал за кораблем. Металлическое чудовище задрожало, величественно взмыло вверх, превратилось в еле видимую точку и исчезло совсем.
На секунду Гаррисон почувствовал сожаление. Но оно очень быстро прошло. Он посмотрел на дорогу.
Пять самозваных гандов голосовали на шоссе. Первый же экипаж остановился, чтобы их подобрать, что было очевидным результатом отлета корабля. Быстро они соображают.
«Твоя брюнетка», — написал ему Глид. И с чего он взял?
Может быть, она сказала что-нибудь такое, из чего можно было это предположить?
Он еще раз оглянулся на вмятину, оставленную кораблем. Здесь были две тысячи землян.
Потом тысяча восемьсот.
Потом тысяча шестьсот.
Потом еще на пять меньше.
«Остался один я», — подумал Гаррисон.
Пожав плечами, он заработал педалями и поехал по направлению к городу.
И не осталось никого.
Моральное оружие
Отрицать просто, когда отрицанием движет пороховое чувство протеста и гнева Ребенок, осердясь, колотит стул, о который ушибся. Этому действию есть историческая параллель. В древности люди всячески ублажали богов, но когда обильные жертвы не помогали, статуи божков, случалось, лупцевали нещадно Подобное бывает и в наш просвещенный век. На одном японском заводе в особой комнатке установили резиновую фигуру хозяина; каждый рабочий мог зайти и отмутузить ее палкой…
Невооруженным глазом видно, что именно отрицает повесть Эрика Фрэнка Рассела. Объект отрицания принял галактические масштабы, но не утратил знакомые черты. Строго говоря, тут нет фантастики, тут реализм сегодняшнего дня, сатира тем более едкая, что за ней стоит неподдельное чувство автора, гражданина страны старейшей демократии. Все жизненно, правильно, нужно, вот только убойная сила критического залпа тратится на поражение уж слишком очевидных, поверхностных и избитых мишеней. Это подобно тому, как если бы телененавистник стал сокрушать телевизоры, не трогая, будто их нет вовсе, производящие заводы и студии. Эффектно, симптоматично, но для системы в общем безвредно.
Сложней, примечательней утопическая сторона повести. Отрицание без утверждения, что тень без света. Солдафонской системе подавления и бюрократии Рассел противопоставляет гандизм. Впрочем, это не совсем тот гандизм, который возник как идейное течение в колониальной Индии, скорей это его американизированный вариант. Подлинный гандизм заквашен на аскетизме, которого в утопическом обществе Рассела нет. И патриархальность, столь присущая гандизму, в повести особого рода — это чуть модернизированная, даже хиппизированная патриархальность фермерской Америки с ее малозаселенными некогда просторами, духом самостоятельности и предпринимательства, еще не стесненным ни монополиями, ни чиновничеством. Картина будущего, таким образом, оказывается идеализированной и слегка технизированной картиной прошлого Америки. Получается вроде бы так, что на базе капитализма возможен и ад галактической империи, и рай свободы, если отношения собственничества скрестить с гандизмом.
Но это не совсем всерьез. Литература невозможна без убедительности изображаемого, и Рассел не выполнил бы своей художественной задачи, погрешив против этого правила в обрисовке общества космических гандийцев. Все же автор честно намекает на иллюзорность описываемой утопии, вкладывая в уста дубоватого посла империи кое-какие неглупые мысли об эфемерности ее экономического устройства. Крохотный намек: владеющий логикой да воспользуется ею!
Всерьез речь идет о другом. Сердцевину гандизма составляет убеждение, что условия общественной жизни определяются уровнем нравственного развития людей. Отсюда вывод о зависимости политики от нравственности, о том, что мерилом человечности той или иной политики должна быть не цель, а средство, которым эта цель достигается. Именно поэтому на первый план гандизм выдвинул моральное оружие, тезис о мощи которого и лег в основу повести.
С самого начала очевидная для марксистской мысли наивность отдельных положений гандизма доказана уже не в теоретическом споре, а в ходе истории, в том числе истории самой Индии, столь наглядно, что тут просто не о чем говорить. Менее явно другое.
Сила кулака так очевидна, что порой она кажется единственной, с которой надо считаться. «Право на стороне больших батальонов!» — любил повторять Наполеон С этой философией он сметал и королевства, но пришел час, и все его большие батальоны ничего не могли поделать с восставшими крестьянами Испании. Сила есть — побоку мораль… Полтора века спустя большие батальоны во всеоружии смертоносной техникиXXстолетия были обрушены на Вьетнам — и все повторилось с куда более оглушающей силой! Военному поражению предшествовало
