— Мистер Грэхем, — президент приступил прямо к делу, — сегодня утром прибыл курьер из Европы. Это пятый из тех, кого они к нам отправили в течение сорока восьми часов. Четверо его предшественников погибли в пути. Он принес дурные вести.
— Слушаю, сэр, — почтительно произнес Грэхем.
— На Лувэн в Бельгии упала ракета. Она несла ядерную боеголовку. Европа ответила десятью. Азиаты выпустили еще двенадцать. Сегодня утром первая ядерная ракета в западном полушарии попала на территорию нашей страны. Новость, конечно, не стали распространять, но нам придется нанести мощный ответный удар. Короче говоря, то, чего мы так боялись, свершилось — началась атомная война. — Заложив руки за спину, президент мерял шагами ковер. — Несмотря ни на что, дух нации по-прежнему силен. Народ нам доверяет. Он верит, что победа в конце концов будет за нами.
— Я тоже в этом уверен, сэр, — сказал Грэхем.
— Хотел бы и я быть так же уверен! — президент остановился и пристально посмотрел на него. — Сложившаяся ситуация — не просто война, в привычном смысле этого слова. Будь это обыкновенная война, мы бы ее непременно выиграли. Перед нами нечто иное — самоубийство человечества как вида! Человек, который бросается в реку, не выигрывает ничего, кроме вечного покоя. Ни одна сторона не может выиграть такую битву — разве что витоны. Человечество в целом обречено на поражение. Мы как нация тоже обречены на поражение, ибо мы — часть человечества. Наиболее трезвые головы с обеих сторон поняли это с самого начала, вот почему ядерное оружие придерживали до последней возможности. И вот теперь — Господи, спаси нас — ядерный меч занесен. И ни одна сторона не рискнет первой вложить его в ножны.
— Понимаю, сэр.
— Будь это все, и то было бы скверно, — продолжал президент, — только это далеко не все. — Он повернулся к карте и указал на жирную черную линию, которую прерывала стрелка, пронзившая большую часть Небраски. — Население ни о чем не подозревает. Здесь показана территория, подвергшаяся вооруженному вторжению врага за последние два дня. Неизвестно, сможем ли мы сдержать наступление азиатов.
— Да, сэр, — Грэхем без всякого выражения смотрел на карту.
— Мы не можем идти на новые жертвы. Мы не можем одолеть более сильный натиск. — Президент подошел ближе, его суровый взгляд был устремлен прямо на Грэхема. — Курьер сообщил, что положение дел в Европе уже достигло критической точки: они смогут продержаться не дольше, чем до понедельника, до шести часов вечера. В оставшееся время судьба человечества зависит от нас. Потом Европа падет или будет уничтожена. Итак, шесть часов и ни минутой позже.
— Понятно, сэр, — разведчик заметил, что Толлертон так и сверлит его взглядом. Кейтли тоже пристально наблюдал за ним.
— Честно говоря, это значит, что ни для кого из нас не остается выхода — разве что нанести сокрушительный удар по главной причине трагедии — по самим витонам. Либо победа, либо те из нас, кто уцелеет, перейдут на положение домашнего скота. Для того чтобы найти путь к спасению, у нас остается восемьдесят часов. — Президент был серьезен, чрезвычайно серьезен. — Мистер Грэхем, я не жду, что вы найдете для нас этот путь. Я ни от кого не жду чудес. Но, зная ваш послужной список, зная, что вы с самого начала лично участвовали во всех событиях, я решил сам сообщить вам обо всем и заверить: любое внесенное вами предложение будет немедленно поддержано всеми доступными нам средствами, любые полномочия, которые вам потребуются, будут предоставлены по первому слову.
— Президент считает, — вступил в разговор Кейтли, — что если один человек может чего-то добиться, то этот человек — вы. Вы стояли у самых истоков, прошли через все стадии, и вы — самый подходящий человек, чтобы довести дело до конца — если, конечно, конец предвидится.
— Где вы прячете экспертов? — в упор спросил Грэхем.
— Одна группа из двадцати человек — во Флориде, а другая, из двадцати восьми, — в дебрях Пуэрто-Рико, — ответил Кейтли.
— Отдайте их мне! — в глазах Грэхема уже горел боевой огонек. — Верните их и отдайте мне.
— Вы их получите, — пообещал президент. — Что-нибудь еще, мистер Грэхем?
— Мне нужны абсолютные полномочия, дающие право реквизировать любые лаборатории, заводы и линии связи, которые могут понадобиться. Дальше: моим заказам на материалы должна даваться зеленая улица.
— Решено, — президент не колебался ни секунды.
— Еще одна просьба, — обратился он к Кейтли и пояснил: — Мне нужен Воль. Его обязанность будет заключаться в наблюдении за мной. Он наблюдает за мной, а я — за ним. Если один из нас превратится в орудие витонов, другой немедленно уберет его.
— Это тоже решено, — Кейтли передал Грэхему листок бумаги. — Сангстер сказал, что вам нужны адреса нью-йоркских коллег — оперативников. В списке их десять: шесть живут в городе, четверо — в окрестностях. Двое из городских уже давно не дают о себе знать, так что судьба их неизвестна.
— Попытаюсь выяснить, — Грэхем спрятал листок в карман.
— Помните: у нас осталось восемьдесят часов, — сказал президент. — Восемьдесят часов, а потом — свобода для живых или рабство для уцелевших — Он отеческим жестом коснулся плеча Грэхема. — Максимально используйте все средства, которые мы вам предоставим, и да поможет вам Бог!
— Восемьдесят часов! — бормотал Грэхем, спеша на стратоплан, который должен был доставить его обратно в Нью-йорк.
По обе стороны гор, разделяющих Новый Свет, сражались стомиллионные армии. Каждый час, каждую минуту тысячи людей гибли, тысячи становились калеками. А над их головами парили сверкающие шары, с наслаждением поглощая шампанское человеческой агонии.
Сатанинский банкет близился к концу. Вот-вот внесут последнее блюдо — атомный десерт в критической массе, поданный обагренными кровью руками. И тогда, насытившись людскими страданиями, обжоры смогут передохнуть в ожидании следующих пиршеств, привычных, старых как мир попоек, сопровождающих у людей времена свадеб и похорон. Итак — восемьдесят часов!
Грэхем с такой скоростью влетел в свою нью-йоркскую квартиру, что, только оказавшись на середине комнаты, увидел дремлющего в кресле человека. Лампа под потолком не горела, но вся комната была наполнена сиянием, шедшим от электрического радиатора. Обладателям нового зрения уже давно стала привычной способность видеть при тепловом излучении так же ясно, как при дневном свете.
Это ты, Арт! — радостно воскликнул Грэхем. — А я уж хотел позвонить в Стэмфорд, попросить, чтобы тебя поскорее вытурили. Ты мне нужен позарез.
— Я сам себя вытурил, — лаконично ответил Воль — У меня эта больница — уже вот где! К тому же одна дежурная сестра — тощая и приставучая — не давала мне прохода. Звала меня ВоллиПолли и куда-то уволокла мои брюки. Брр! — Он передернулся при одном воспоминании о ней. — Когда я потребовал свою одежду, они стали мяться, как будто загнали ее старьевщику. Ну я и рванул прямо так.
— Что — нагишом?
— Скажешь тоже! — Воль был явно шокирован. — Он пнул узелок, лежавший на полу. — Вот в этом. Волна преступности достигла апогея — даже полицейские таскают больничные одеяла. — Он поднялся и, разведя руки в стороны, стал медленно поворачиваться, подражая манекенщицам. — Как тебе костюмчик?
— Ба, да это же мой!
— Точно. Я обнаружил его у тебя в шкафу. Слегка висит под мышками и обтягивает задницу, но в целом сойдет.
— Ну и фигура же у тебя! Сверху мало, снизу много, — заметил Грэхем. Тут его улыбка погасла и он посерьезнел. — Послушай, Арт, — сказал он, усаживая приятеля обратно в кресло. — Время дорого. Я только что из Вашинггона. То, что я там услышал, придало мне такое ускорение — только успевай поворачиваться. Дело куда хуже, чем я предполагал. — Грэхем кратко пересказал события, произошедшие с тех пор, жак он оставил Воля в Стэмфордской больнице. — Я попросил Кейтли — так что вот, получай. — Он вручил другу гладкое, покрытое иридием кольцо. — Нравится тебе это или нет, только ты уволен из полиции и принят в разведку. Теперь ты мой напарник.
— Значит, так тому и быть. — Несмотря на показную браваду, Воль не сумел скрыть свою радость. —
