мгновенно сгустилась и нависла над устьем шахты. Все небо превратилось в пылающий лазурный купол. И вдруг вспыхнуло нестерпимым блеском. В уже и без того поврежденные перенонки Грэхема ударил оглушительный треск — как будто космос разорвалел на части. Шест заплясал, словно палочка в руках жонглера.
Грэхема, как перышко, стряхнуло с шеста, и он рухнул в содрогавшуюся глубину. Шахта ходила ходуном от верха до самого дна, стены крошились, вниз обрушился смертельный ливень земли, камней, осколков бетона. Что-то большое, черное, пробив темноту, показалось в проеме и тяжело рухнуло прямо на беззащитное тело.
У Грэхема вырвался сдавленный стон. Сознание отлетело, как черная погребальная ладья, отплывающая в туманные моря.
Постель была удобной, такой удобной, что хотелось подольше протянуть этот сон. Блаженно повернув голову, Грэхем почувствовал, как ее пронзила острая боль, и открыл глаза.
И правда, он в постели. Грэхем пошевелил пальцам, ощупывая ее. Определенно, это постель. Он с изумлением оглядел белую простыню, изучил картину на противоположной стена. Это был «Загнанный олень». Грэхем показал ему язык.
Рядом скрипнул стул. Сморщившись от боли, он повернул голову и обнаружил широкоплечую фигуру Воля.
— Добрый вечер, Рип ван Винкль, — с елейным радушием приветствовал его Воль. — Он указал на часы, потом на календарь. — Сейчас десять вечера, четверг. Целых три дня ты был глух, нем, туп и недвижим — словом, оставался самим собой.
— Да ну? — Грэхем фыркнул, но не так гневно, как обычно. Потом метнул взгляд в сторону картины. — Не ты им водрузил здесь эту дрянь? Если ты, то не вижу здесь ничего смешного.
Воль обозрел картину, пытаясь понять, чем она не угодила приятелю. Наконец его осенило, и он загоготал.
С трудом сев, Грэхем оперся на локоть, не обращая внимании на дергавшую боль в голове.
— Тащи сюда мои пожитки, безмозглый толстяк, — мне пора по делам.
— Ничего не выйдет. — Широкая ладонь Воля мягко уложила его обратно. — Нынче тот единственный случай, когда командую я, а ты повинуешься.. — Он заявил это с неприкрытым злорадством, потом добавил: — Витоны сровняли с землей площадь диаметром пару миль, прикончили многих наблюдателей. Нам понадобилось двенадцать часов, чтобы обнаружить твою нору и откопать кусок фарша, в который ты превратился. Так что полеживай себе смирно, а дядюшка Арт расскажет тебе сказочку на сон грядущий.
Он достал газету, развернул ее и с торжеством в голосе прочитал краткий обзор событий дня:
— Мэр Салливан утверждает: теперь город надежно защищен. «Электра» довела выпуск новых излучателей до тысячи штук в день. Еще две эскадрильи азиатских стратопланов приземлились в Бэттери Парк и сдались. — Взглянув на приятеля, он добавил: — Это только местная хроника. Столько всего случилось, пока ты тут храпел, как жирный боров.
Грэхем сердито хмыкнул.
А как дела у Кенига?
Двое операторов погибли, когда Йонкерс принял на себя удар. Много наблюдателей, находившихся поблизости, тоже отправились на тот свет. А в остальном — все в порядке. — Воль снова уткнулся в газету. — Вот еще, послушай, — предложил он. — В Небраске выровнена линия фронта. Наши бронетанковые войска теснят слабеющего противника. В рядах азиатов вспыхивают восстания, по мере того, как наши передатчики продвигаются к линии фронта и поражают витонов прямо у них над головами. Азиатские пацифисты захватили короля Чунга и приступили к производству антивитоновских излучателей. Европейские вооруженные силы полным ходом двигаются на восток. Вашингтон ожидает, что азиаты предложат перемирие и содействие в уничтожении витонов. — Он сложил газету и сунул ее Грэхеиу под подушку. — Можно сказать, война идет к концу — и все благодаря тебе!
— Черта с два! — кисло произнес Грэхем и снова приподнялся. — Отдавай мою одежонку. Я ведь не такой жулик, как ты, — одеял не таскаю.
Воль встал и с притворным ужасом воззрился на друга.
— Клянусь Богом, Билл, вид у тебя просто жуткий. Краше в гроб кладут. По-моему, тебе необходим врач. — Он направился н двери.
Не валяй дурака! — крикнул Грэхем. Он быстро сел, тут же схватился за голову и не отпускал рук до тех пор, пока не удостоверился, что она не разломится на части. — Тащи сюда мои штаны, а то встану и отделаю тебя как следует. Я сейчас же смываюсь из этой богадельни.
— Ты сам не знаешь, что тебе нужно, — с упреком бросил ему Воль от двери. — Ведь ты в новой подземной больнице, бывшей Самаритэн.
— Что-что?
— Самаритэн, — повторил Воль, покосившись на оленя.
Грэхем охнул, поспешно улегся и глухо застонал.
Что-то мне худо, Арт. Наверное, я умираю. Позови врача.
— Будет сделано! — воскликнул Воль и принял позу, выпятив зад и натянув воображаемый лук. — Нет, ты только взгляни: вылитый Купидон! — потом вышел.
Вскоре вошла она, присела рядом с постелью и самым что ни на есть профессиональным тоном спросилса:
— Ну, как себя чувствуем?
— Как всегда, когда я рядом с вами. — Он взял ее ладонь.
Девушка резко отдернула руку.
Здесь не место для подобных выходок.
— В других местах вы тоже не давали мне особо развернуться, — пожаловался он.
Не отвечая, она устремила невидящий взгляд на оленя.
— Вот гадость-то, — сказал он.
— Не поняла.
— Я про зту мазню, — он кивнул в сторону картины — Полагаю, кто-то решил меня съесть. Уж не вы ли?
— Я? — она искренне удивилась. — Что за глупость. Если вам не нравится, я велю снять.
— Сделайте одолжение. Уж слишком он похож на меня. Как, впрочем, и на всех остальных.
— Вы так считаете? Но почему?
— Потому что загнанный. Мы все с незапамятных времен были загнаны. Сначала — сами того не ведая, потом — зная всю правду до конца. Приятно сознавать, что все позади. Может быть, теперь наконец мы сможем повеселиться. Вы помогали мне раньше, сможете помочь и сейчас.
— Что-то я не помню, чтобы особенно вам помогала, — чопорно ответила она
— Именно вы дали нам ценные сведения о Биче, о кабинетах физиотерапии, о Фармилоу. Если бы не вы, мы до сих пор гонялись бы за призраками. — Он сел и посмотрел ей в глаза. — Но больше я за призраками не гоняюсь.
Ничего не ответив, она отвернулась и задумчиво уставилась в потолок. Грэхем пожирал глазами мягкий изгиб ее щеки, разлет бровей и знал, что она ощущает его взгляд.
— Там, в вышине, — звезды; — продолжал он. — И знаете, Гармония, на них могут обитать люди, живые люди, как мы с вами. Дружественные народы, которые, возможно, побывали на земле еще до витонского ига. Ганс Лютер считал, что их предупредили держаться от Земли подальше, и она оказалась запретной планетой. — Он снова посмотрел на девушку. — Все лучшее оказалось под запретом для тех, кто хотел бы посетить Землю, и для нас, которые стали ее узниками. Не разрешалось ничего, кроме того, что наши господа считали выгодным для себя.
— Но теперь все по-другому, — пробормотала она.
— Да, по-другому. Теперь мы можем испытывать эмоции для себя, а не для других. Наконец-то наши чувства принадлежат нам самим. Вдвоем хорошо, а третий — лишний, особенно, если этот третий — витон. До вас дошло, что только теперь мы по-настоящему наедине?
— Мы?
