Потом он наклонился, поднял рюкзак и спальный мешок и перебросил их через плечо.
Странное возбуждение охватило его — странное и счастливое. Как хорошо было снова ощутить его после стольких месяцев никчемной жизни! Как хорошо было осознавать, что у тебя опять есть дело!
Он остановился, оглядел место стоянки — неподвижный пепел костра, охапку неиспользованных дров и большое пятно на земле — пятно от машинного масла, которое вылилось из мотора и постепенно просочилось в почву.
Если бы он своими глазами не видел, он бы никогда не поверил, что такое возможно: Джим, когда отвернул гайки, поднял мотор, вынул из машины и перенес его к костру, ни разу не прикоснувшись к нему руками. А потом он наблюдал, как неподатливые, с сорванной резьбой гайки медленно и неохотно повернулись без всякого инструмента, поднялись над отверстиями, а затем спокойно встали в ряд.
Однажды — как ему показалось давным-давно — он беседовал с пузырем, и тот рассказал ему, как эффективно вели дела фабрики его работники, и жаловался при этом, что они настолько усовершенствовали технологии и механизмы на фабрике, что, по его словам, представителям другого стана понадобится по крайней мере месяц, чтобы разобраться в устройстве.
Эффективно! Бог ты мой, конечно, они работали эффективно! Но, пытался теперь дознаться он, какими новыми, наполовину разгаданными методами смогли они так усовершенствовать фабрику?
А по всей стране, подумал он, сколько задействовано новых принципов и методов? Но люди в станах не считали их чем– то новым, способным многое изменить, на них смотрели просто как на профессиональные тайны, для них это было преимуществом в торговле, гарантией выживания стана. И сколько таких талантов по всей стране, прикидывал он, какое применение находит все это разнообразие талантов?
Новая культура, думал он, она непобедима тогда, когда осознает свою мощь, ее следует освободить от присущего ей провинциализма, освободить от суеверных наслоений новые силы. А это было самым трудным в его замысле, он понимал это: мистика служила им для того, чтобы закрыть глаза на собственное невежество и как-то объяснить непонятные явления. И, наверно, будет очень нелегко заменить мистику сознанием того, что в настоящий момент ограниченность знаний, недостаточное понимание происходящего приводит нас к простому принятию того, что есть, взывает к нашему терпению, пока станет возможным понимание всех этих явлений.
Он вернулся к дереву, где оставил ружье, и взял его. Он радостно поднял его над собой и поразился, насколько естественно легло оно в ладонь, как будто было частью его самого, продолжением его руки.
Что-то подобное, по-видимому, и происходило с этими людьми и с их способностями. Они настолько привыкли к своим фантастическим возможностям, что воспринимали их как нечто будничное, совершенно не осознавая всего величия их.
Господи, что же это за чудо! Стоит развить их таланты, и через какие-нибудь сто лет не понадобится теперешнее косноязычное радио, его заменят телепаты, вся страна будет окутана сетью коммуникаций, не подвластной ни разрушениям, ни состояниям атмосферы,— умная, гуманная система связи, без всяких ограничений, неизбежных в электронных системах.
Исчезнут и грузовики с появлением телепортеров, которые легко, быстро и спокойно, без всяких проволочек и задержек будут переправлять суда от одного побережья к другому и в любые точки Земли, и опять же ни погода, ни состояние дорог не будут служить им помехой.
И это совсем немногое из великолепных картин, подсказанных ему воображением. Что тут говорить обо всех остальных — отчасти уже известных, отчасти подразумеваемых и отчасти пока невыполнимых?
Он вышел на дорогу и остановился в задумчивости. Куда двинулся тот стан, где их спрашивали, нет ли среди них инженера по ракетам? И где-то рядом с ним был тот, в котором интересовались химиком, потому что ребята что-то там химичили над горючим, а взрослые боялись от этого взлететь на воздух. И еще его мучила мысль, где бы ему достать такелажника. А еще бы лучше — хорошего, на все руки телепата.
Не такие уж грандиозные планы, признался он себе. Но для начала хватит.
— Подарите мне десять лет,— проговорил он.— Я прошу всего десять лет.
Но даже если у него оставалось всего два года, он должен был начать. Ведь если он хотя бы начнет, потом найдется кто– нибудь, кто продолжит его дело. Кому-то нужно начать. И именно он подходит для этой роли как человек, обладающий объективным взглядом на этот неокочевой мир в свете исторического прошлого. И ведь таких, как я, сохранилось не так уж много, подумал он.
Ему предстоит нелегкая работенка, он это знал, но считал, что дело свое знает хорошо.
И он пошел по дороге, весело насвистывая.
Вроде и дело не такое уж большое, но если удастся осуществить его, это будет сенсация. Стоит только сделать это, и каждый стан будет шпионить, интриговать, обманывать и пускаться во все тяжкие, чтобы овладеть тайной.
А пока, насколько он понимал, ему самому придется заняться чем-то вроде этого, чтобы хоть немного просветить их, чтобы они в конце концов поняли, какой силой владеют, нужно заставить их задуматься над тем, как использовать их необычайные возможности, что произросли на почве социума.
Но все же — где тот стан, в котором нуждались в инженере по ракетам?
Где-то возле этой вот дороги, дороги пыльной, наводившей на него когда-то уныние, но не теперь.
Нужно пройти какую-то часть этой дороги. Не так уж далеко — каких-нибудь сто или двести миль. А может, и больше?
Он шагал вперед, пытаясь вспомнить. Но не просто было это сделать. Столько дней промелькнуло и столько станов. Дорожные ориентиры, подумал он, я всегда хорошо запоминал дорожные ориентиры. Но кругом их было слишком много.
Он все продолжал свой путь, останавливаясь во встречных станах, и на свой вопрос везде получал один и тот же ответ:
Ракеты? Да нет, на кой они? Какому дураку нужны нынче ракеты?
И у него стали уже возникать сомнения — а был ли вообще такой стан, в котором проявили заинтересованность в инженере по ракетам? Действительно, какому дураку нужны нынче ракеты? Какая от них польза?
Его вопрос уже опережал его — то ли благодаря телепатии, то ли радио, то ли слухам,— но скоро он стал легендой. И он вдруг увидел, что его уже ждут, как будто предупрежденные, и встречали его везде одним и тем же приветствием, которое уже звучало как шутка:
Не вы ли тот джентльмен, который ищет ракету?
Но именно это шутливое приветствие и легенда о нем сделали его своим среди них; однако, превратившись в одного из них, он оставался и сторонним наблюдателем: он видел величие, которого они не замечали, величие, сознание которого он должен был — должен был! — пробудить в них. Но ни слова, ни проповеди не способны были оживить в них это чувство.
Вечерами он, бывало, сидел с ними за общими беседами, спал с ними в трейлерах, если ему находилось место, помогал им по мелочам и слушал их побасенки. И сам рассказывал их. И при этом все чаще возникало в нем ощущение чего-то неординарного, чуждого, но теперь, когда он немного разобрался в природе этого явления, не тревожился больше, а иногда даже, оглядев кружок собеседников, вычислял того, кто возбуждал в нем это ощущение.
По ночам, лежа в постели, он много думал надо всем этим, и в конечном счете кое-что прояснилось для него.
Человек, даже, может быть, пещерный, всегда обладал этими способностями, но тогда, как и теперь, Человек не понимал своей силы и не развивал этого качества в себе. Он предпочел совсем другой путь прогресса — не разум совершенствовал он, а свои руки, и построил удивительную, потрясающую культуру — культуру машин. Своими руками и самоотверженным трудом он построил огромные, сложные машины, которые могли делать то, что сам мог бы делать всего лишь усилием собственного разума, догадайся он в
