— Ты уже подготовлен,— заявил Седьмой,— Раньше не был, а теперь подготовлен.
— Я много думал,— отозвался Уэбб.
— Ты много думал,— подхватил Седьмой,— и нашел частичный ответ. Сытый, самодовольный, самонадеянный землянин ответа не нашел бы. Ты познал себя.
— Но я и приемов не знаю,— возразил Уэбб.
— Мы знаем приемы,— заявил Седьмой.— Мы позаботимся.
Вершина холма, где лежал мертвый город, вдруг замерцала, и над ней вознесся мираж. Из могильников, полных запустения, поднялись городские башни и шпили, пилоны и висячие мосты, сияющие всеми оттенками радуги; из песка возникли роскошные сады, цветочные клумбы и тенистые аллеи, и над всем этим великолепием заструилась музыка, летящая с изящных колоколен.
Вместо песка, пылающего зноем марсианского полудня, под ногами росла трава. А вверх по террасам, навстречу чудесному городу на холме, бежала тропинка. Издалека донесся смех: там под деревьями, на улицах и садовых дорожках, виднелись движущиеся цветные пятнышки…
Уэбб стремительно обернулся — семерых и след простыл. И пустыню как ветром сдуло. Местность, раскинувшаяся во все стороны, отнюдь не была пустыней — дух захватывало от ее красоты, от живописных рощ и дорог и неторопливых водных потоков.
Он опять повернулся в сторону города и присмотрелся к мельканию цветных пятнышек.
— Люди! — удивился он.
И откуда-то, неизвестно откуда, послышался голос Седьмого:
— Да, люди. Люди с разных планет. И люди из далей более дальних, чем планеты. Среди них ты встретишь и представителей своего племени. Потому что из землян ты здесь тоже не первый…
Исполненный изумления, Уэбб зашагал по тропинке вверх. Изумление быстро гасло и, прежде чем он достиг городских стен, угасло безвозвратно.
Уомпус Смит и Ларе Нелсон вышли к тому же холму много дней спустя. Они шли пешком — пескоход давно сломался. У них не осталось еды, кроме того скудного пропитания, что удавалось добыть по дороге, и во флягах у них плескались последние капли воды — а воды взять было негде.
Неподалеку от подножия холма они наткнулись на высушенное солнцем тело. Человек лежал на песке лицом вниз, и только перевернув его, они увидели, кто это.
Уомпус уставился на Ларса, замершего над телом, и прокаркал:
— Откуда он здесь взялся?
— Понятия не имею,— ответил Ларе,— Без знания местности, пешком ему бы сюда вовек не добраться. А потом, это было ему просто не по пути. Он должен был идти на восток, туда, где поселения…
Они обшарили его карманы и ничего не нашли. Тогда они забрали у него пистолет — их собственные были уже почти разряжены.
— Какой в этом толк! — бросил Ларе,— Мы все равно не дойдем.
— Можем попробовать,— откликнулся Уомпус.
Над холмом замерцал мираж: город с блистающими башнями и головокружительными шпилями, с рядами деревьев и фонтанами, брызжущими искристой водой. Слуха людей коснулся — им померещилось, что коснулся,— перезвон колокольчиков. Уомпус сплюнул, хоть губы растрескались и пересохли и слюны давно не осталось:
— Проклятые миражи! От них, того и гляди, рехнешься…
— Кажется, до них рукой подать,— заметил Ларе.— Подойди и тронь. Словно они отделены от нас занавеской и не могут сквозь нее прорваться.
Уомпус снова сплюнул и сказал:
— Ну ладно, пошли…
Оба разом отвернулись и побрели на восток, оставляя за собой в марсианских песках неровные цепочки следов.
РАЗВЕДКА
Это были очень хорошие часы. Они служили верой и правдой больше тридцати лет. Сперва они принадлежали отцу; после смерти отца мать припрятала их и подарила сыну в день рождения, когда ему исполнилось восемнадцать. И с тех пор за все годы они его ни разу не подвели.
А вот теперь он сверял их с редакционными, переводил взгляд с большого циферблата над стенным шкафом на собственное запястье и недоумевал: ничего не поделаешь, врут! Удрали на час вперед. Показывают семь, а стенные уверяют, что еще только шесть.
И в самом деле, когда он ехал на работу, было как-то слишком темно и на улицах уж слишком безлюдно.
Он молча стоял в пустой редакции и прислушивался к бормотанию телетайпов. Горели только две верхние лампы, пятна света лежали на выжидательно молчащих телефонах, на пишущих машинках, на белых, словно фарфоровых банках с клеем, сгрудившихся посреди большого стола.
Сейчас тут тихо, подумал он, тихо, спокойно, темно, а через час все оживет. В половине седьмого придет начальник отдела новостей Эд Лейн, а еще чуть погодя ввалится Фрэнк Мак–кей, заведующий отделом репортажа.
Крейн потер глаза ладонью. Не выспался. Досадно, мог бы еще часок поспать…
Стоп! Он ведь встал не по ручным часам. Его поднял будильник. Стало быть, будильник тоже спешил на целый час.
— Что за чертовщина! — вслух сказал Крейн.
Мимо стола расклейки он поплелся к своему месту за пишущей машинкой. И тут рядом с машинкой что-то зашевелилось — какая-то блестящая штука величиной с крысу; она отсвечивала металлом, и что-то в ней было такое, от чего он остановился как вкопанный, у него разом пересохло в горле и засосало под ложечкой.
Эта странная штука восседала рядом с машинкой и в упор смотрела на Крейна. Глаз у нее не было, и морды не было, а все-таки он чувствовал: смотрит!
Крейн безотчетно протянул руку, схватил банку с клеем да как кинет! Банка прямиком угодила в ту странную штуку, брякнулась на пол и разбилась. Далеко разлетелись осколки, и все вокруг заляпал густой клей.
Блестящая штука тоже вверх тормашками свалилась на пол. Металлически позвякивая лапами, быстро перевернулась и дала стрекача.
Задыхаясь от омерзения и злости, Крейн нащупал тяжелый железный стержень, на который накалывал вырезки, метнул… Стержень врезался в паркет перед самым носом удирающей дряни.
Железная крыса рванулась в сторону, да так, что от паркета щепки полетели. И отчаянно кинулась в узкую щель между створками стенного шкафа, где хранились чернила, бумага и всякие канцелярские мелочи.
Крейн бросился к шкафу, с разбега уперся ладонями в створки и захлопнул их.
— Попалась! — пробормотал он.
Прислонился к дверцам спиной и попробовал собраться с мыслями.
«Струсил,— подумал он.— Насмерть перепугался из-за какой– то блестящей штуковины, похожей на крысу. А может, это и есть крыса, белая крыса.
Да, но у нее нет хвоста. И морды нет. И все-таки она на меня глядела.
Спятил,— сказал он себе,— Джо Крейн, ты рехнулся».
Чертовщина какая-то, не может этого быть. Не могло такое случиться нынче утром, восемнадцатого октября 1962 года. Не может такое случиться в двадцатом веке. В обыкновенной человеческой жизни.
Он повернулся, решительно взялся за ручку — вот сейчас он распахнет дверцу! Но ручка не желала слушаться, и дверца не отворялась.
«Заперто,— подумал Крейн.— Когда я ею хлопнул, замок защелкнулся. А ключа у меня нет. Ключ у
