В комнате Джорджа, выходившей одним окном в проулок, а другим — на железную дорогу и закусочную Бифа Картера против станции, Сет Ричмонд сел на стул и потупился. Джордж Уилард, который час перед тем просидел в безделье, вертя в руках карандаш, шумно приветствовал его.
— Пробую написать рассказец о любви, — объяснил он с нервным смешком. Он раскурил трубку и стал прохаживаться по комнате. — Я знаю, что я сделаю. Я влюблюсь. Я тут сидел, обдумывал его — а теперь сам так сделаю.
Как бы застеснявшись своих слов, Джордж отошел к окну, повернулся спиной к приятелю и высунулся наружу.
— Я знаю, в кого влюблюсь, — отрывисто сказал он. — В Элен Уайт. Из всех наших девушек у нее одной есть шик.
Тут молодого Уиларда осенила новая мысль — он повернулся и подошел к гостю.
— Ты вот что, — сказал он. — Ты лучше меня знаешь Элен Уайт. Ты передай ей, что я сказал. Знаешь, заговори с ней и скажи, что я в нее влюблен. Что она на это скажет? Погляди, как она отнесется, а потом придешь и скажешь мне.
Сет Ричмонд встал и пошел к двери. Слова товарища невыносимо раздражали его.
— Ладно, всего, — бросил он.
Джорджа это удивило. Забежав вперед, он пытался разглядеть в потемках лицо Сета.
— Ты что? Куда ты собрался? Останься, давай поговорим, — убеждал он.
От злости на приятеля, на всех городских, которые только и знают, что переливать из пустого в порожнее, а пуще всего — на собственную привычку помалкивать Сет вышел из себя.
— А-а, сам с ней говори, — выпалил он, быстро вышел за дверь и захлопнул ее перед носом у приятеля. «Элен я найду и поговорю с ней только не о нем», — пробормотал Сет.
Он спустился и вышел из гостиницы, ворча от злости. Потом перешел пыльную улочку, перелез через низкие железные перила и уселся на станционной лужайке. Джорджа Уиларда он считал теперь набитым дураком и жалел, что не выразился об этом покрепче. Хотя на первый взгляд его знакомство с банкирской дочерью Элен Уайт было шапочным, Сет часто о ней думал и считал, что она ему как-то по-особому близка. «Носится, дурак, со своими любовными рассказиками, — ворчал он, оглядываясь на окна Джорджа Уиларда, — как он только не устанет от своей бесконечной болтовни».
В Уайнсбурге была пора сбора ягод: на платформе у запасного пути мужчины и подростки грузили в два багажных вагона ящики с душистыми красными ягодами. С запада заходила гроза, но июньская луна еще светила в небе, и уличных фонарей не зажгли. Фигуры людей, которые стояли на платформе и подавали ящики в двери вагонов, едва виднелись в тусклом свете. На железных перилах, ограждавших станционную лужайку, тоже сидели люди. Раскуривали трубки. Перебрасывались городскими шутками. Поезд свистнул вдалеке, и люди на погрузке ящиков зашевелились поживее.
Сет поднялся с травы, молча прошел мимо сидевших на ограде и вышел на Главную улицу. Он принял решение. «Уеду отсюда, — сказал он себе. — Что толку тут жить? Поеду в большой город, поступлю на работу. Завтра скажу об этом матери».
Сет Ричмонд медленно прошелся по Главной улице, мимо табачной лавки Уокера, мимо Городского совета и свернул на Каштановую. Его угнетала мысль, что он — посторонний в городе, но угнетала не слишком, потому что своей вины он тут не видел. Перед домом доктора Уэлинга он остановился в черной тени большого дерева и поглядел, как полоумный Турок Смолет катит по мостовой тачку. Старик, малое дитя по разуму, лихо вез на тачке десяток длинных досок, с удивительной ловкостью удерживая груз в равновесии. «Полегче здесь, Турка! Аккуратней, старый черт!» — громко подбадривал себя старик и хохотал так, что доски подбрасывало.
Сет знал Турка Смолета, не совсем безобидного старика дровосека, чьи странности очень оживляли быт города. Сет знал, что появление Турка на Главной улице вызовет целую бурю выкриков и острот и что старик на самом деле дал большого крюка — лишь бы проехать по Главной улице и показать свое искусство в обращении с тачкой. «Был бы тут Джордж Уилард, он бы нашел что сказать, — подумал Сет. — Джордж — свой в городе. Он бы окликнул Турка, Турок откликнулся бы. Оба были бы довольны своими шутками. А я не могу. Я не свой. Шуметь я об этом не буду — но уеду отсюда».
Сет побрел в полутьме дальше, чувствуя себя изгоем в родном городе. Он было пожалел себя, но тут же понял несуразность своих огорчений и улыбнулся. И в конце концов решил, что он просто не по годам взрослый и жалеть себя нечего. «Я создан для труда. Упорным трудом я, может быть, сумею добиться положения — так почему бы мне не попробовать», — решил он.
Сет подошел к дому банкира Уайта и остановился в темноте перед дверью. На двери висел тяжелый латунный молоток — новшество, которое завела мать Элен; она же организовала еще женский клуб для изучения поэзии. Сет отвел молоток и отпустил. Молоток грохнул, как далекая пушка. «До чего же я тупой и нескладный, — подумал Сет. — Миссис Уайт откроет, а я не знаю, что сказать».
Открыла, однако, Элен — и увидела на крыльце Сета. Порозовев от удовольствия, она шагнула за дверь и тихо прикрыла ее.
— Я собираюсь уехать из города. Не знаю, кем буду, но отсюда уеду и поступлю на работу. Поеду, наверно, в Колумбус, — сказал он. — Может, поступлю там в университет. В общем, уезжаю. Сегодня скажу матери. — Он замялся и нерешительно посмотрел по сторонам. — Не хочешь пройтись со мной?
Сет и Элен гуляли по улицам в тени деревьев. На луну набегали тучи, а впереди в глубоком сумраке шагал человек с лесенкой на плече. Он быстро подходил к перекрестку, приставлял лестницу к деревянному столбу и зажигал фонарь, так что пара двигалась то в свете фонаря, то в постепенно сгущавшейся тени низких древесных крон. Вершины деревьев затрепал ветер, вспугнул спавших птиц, и они взлетели с жалобными криками. На свету, возле одного фонаря, гоняясь за роем ночных мошек, носились и кружили две летучие мыши.
Еще в ту пору, когда Сет был мальчиком в коротких штанишках, между ним и барышней, которая сегодня впервые пошла с ним гулять, возникла какая-то недовысказанная близость. Одно время Элен как помешанная писала ему записки. Он находил их между страницами в своих учебниках, одну ему вручил малыш на улице, несколько штук пришли по почте.
Они были написаны круглым мальчишеским почерком и обнаруживали душу, разгоряченную чтением романов. Сет на них не отвечал, хотя среди фраз, накорябанных карандашом на личной почтовой бумаге банкирши, были и лестные, и трогательные. Он совал записку в карман пальто, шел по улице или стоял у школьного забора, и ему жгло бок. Ему нравилось, что его выделяет самая богатая и миловидная девочка в городе.
Элен и Сет остановились у забора, из-за которого глядело на улицу сумрачное низкое здание. Когда- то оно было бочарной фабрикой, а теперь пустовало. На другой стороне улицы, на крыльце, вспоминали свое детство мужчина и женщина: смущенным юноше и девушке был ясно слышен их разговор. Раздался звук отодвигаемых стульев, и мужчина с женщиной подошли по гравию к деревянной калитке. Мужчина уже за калиткой нагнулся и поцеловал женщину. «В память о прежнем», — сказал он и, повернувшись, быстро ушел по тротуару.
— Это Белла Тёрнер, — шепнула Элен и смело подала руку Сету. — Я не знала, что у нее кавалер. Думала, она стара для этого.
Сет принужденно засмеялся. Рука у девушки была теплая, и с непривычки у него закружилась голова. Ему вдруг захотелось сказать то, что он сперва не хотел говорить.
— Джордж Уилард в тебя влюблен, — сказал он, и, несмотря на волнение, голос его был тихим и ровным. — Пишет рассказ и хочет влюбиться. Хочет сам почувствовать, что это значит. Просил передать тебе и посмотреть, как ты к этому отнесешься.
Элен и Сет опять шли молча. Они остановились перед садом Ричмондов, пролезли через дыру в живой изгороди и сели на скамью под кустом.
На улице, пока он шел рядом с Элен, у него возникли новые, дерзкие мысли. Он пожалел о своем решении уехать из города. «Если остаться и часто гулять по улицам с Элен Уайт — ведь это будет что-то совсем новое и замечательное», — подумал он. Он мысленно увидел, как обнимает ее за талию, и ощутил, как ее руки сомкнулись у него на затылке. Воображение, порой прихотливо связывающее действие и место, перенесло эту сцену в один уголок, где он побывал на днях. Его послали к фермеру, который жил на склоне за Ярмарочной площадью, и он возвращался полевой тропинкой. У подошвы холма, ниже дома фермера, он
