— Для девушки, получившей такое воспитание, как Элен, тут совершенно нет подходящего общества, — сказала она.
Элен сбежала по ступенькам в сад. В темноте она, дрожа, остановилась. Ей казалось, что весь мир заполонили бессмысленные люди — и говорят без умолку. Вне себя от нетерпения она выбежала за садовую калитку, обогнула конюшню банкира и очутилась в переулке. «Джордж! Где ты, Джордж!» возбужденно выкрикнула она. Она перестала бежать, привалилась к дереву и надрывно захохотала. По темному переулку, говоря без умолку, приближался Джордж Уилард. «Прямо в дом к ней войду. Войду и усядусь», — грозил он, пока не подошел к Элен. Тут он остановился и ошарашенно посмотрел на нее. Он сказал: «Пошли», — и взял ее за руку. Понурясь, они брели по улице, под деревьями. Под ногами шуршали сухие листья. Теперь, когда она нашлась, Джордж не очень хорошо понимал, что ему говорить и делать.
У верхнего края Ярмарочной площади в Уайнсбурге есть обветшалая трибуна. Ее ни разу не красили, и все доски покоробило. Ярмарочная площадь лежит на вершине низкого холма в долине Винной речки, и ночью с трибуны видно за полем зарево городских огней.
Тропинкой мимо Водозаборного пруда Джордж и Элен поднялись на Ярмарочную площадь. Чувство одиночества и отчуждения, которое владело молодым человеком в городской толпе, отпустило его и обострилось, когда он оказался наедине с Элен. То, что чувствовал он, в ней отражалось.
В юности человека всегда раздирают две силы. Теплый бездумный зверек в нем борется с тем, кто размышляет и вспоминает, и в Джордже верх сейчас взял старший, умудренный. Элен почувствовала, что с ним творится, и шла рядом, уважая его. Добравшись до трибуны, они поднялись на самый верх, под навес, и сели на длинную скамью.
Если вам случалось в ночь после ежегодной ярмарки посетить базарную площадь маленького городка на Среднем Западе, это останется у вас в памяти. Такого переживания не забыть. Тебя обступят призраки — но живых, а не мертвых. Сюда минувшим днем нахлынул народ из города и окрестностей. Фермеры с женами и детьми и все обитатели сотен городских деревянных домишек теснились на этой площади, обнесенной глухим забором. Смеялись девушки, толковали о житейских делах бородачи. Жизнь хлестала через край. Все свербело и ерзало от переизбытка жизни — и вот ночь, и жизнь ушла. Тишина почти устрашает. Прячешься за стволом дерева, стоишь молча, и, сколько есть у тебя способности к размышлению, — все идет в ход. Содрогаешься, думая о бессмысленности жизни, и в то же время, если здешний народ — это твой народ, любишь жизнь так, что слезы на глазах выступают.
В темноте под навесом трибуны, сидя с Элен Уайт, Джордж Уилард остро почувствовал свою незначительность в общей смете бытия. В городе его раздражала возня людей, занятых разнообразными делами, но теперь, вдали от них, раздражение прошло. Рядом с Элен он отдохнул, приободрился. Как будто женская рука помогла ему настроить механизм его жизни. О людях города, где он прожил всю жизнь, он уже думал чуть ли не с благоговением. И благоговел перед девушкой. Ему хотелось любить ее и быть любимым, но не хотелось, чтобы сейчас его отвлекла ее женственность. В темноте он взял ее за руку и, когда она придвинулась, обнял за плечи. Подул ветер, он поежился. Он изо всех сил старался сохранить и понять свое настроение. Наверху, в темноте две необыкновенно чувствительные человеческие песчинки прильнули друг к дружке и ждали. У обоих на уме было одно и то же. «Я пришел в это безлюдное место, и со мной рядом — другой человек» — вот суть того, что они чувствовали.
В Уайнсбурге день толчеи иссяк, сменился долгой осенней ночью. Рабочие лошади трусили по пустынным проселкам, каждая со своим грузом усталых людей. Приказчики убирали с уличных лотков товар и запирали магазины. В театре толпа ожидала представления, а дальше по Главной улице, настроив наконец свои инструменты, скрипачи в поту поддавали музыки летавшим по полу молодым ногам.
В темноте на трибуне молча сидели Джордж Уилард и Элен Уайт. Иногда очарование с них спадало, они поворачивались и в потемках пробовали заглянуть друг другу в глаза. Они целовались, но эти порывы были недолгими. В верхнем конце Ярмарочной площади человек пять мужчин возились с лошадьми, которые днем участвовали в бегах. Они развели костер и грели в котлах воду. Огонь освещал только ноги, проходившие вблизи костра. Когда задувал ветер, языки пламени трепались в воздухе.
Джордж и Элен встали и побрели в темноту. Они шли тропинкой мимо несжатого поля кукурузы. Ветер шелестел в ее длинных жухлых листьях. Пока они шли к городу, очарование с них ненадолго спало. На гребне Водозаборного холма они остановились под деревом, и Джордж снова взял девушку за плечи. Она жадно обняла его, но опять они быстро погасили свой порыв. Они перестали целоваться и отстранились друг от друга. Взаимное уважение взяло в них верх. Оба были смущены и от смущения затеяли бессмысленную отроческую возню. Они смеялись, дергали и теребили друг друга. Переживание сегодняшнего вечера как-то очистило их, сделало целомудренней, и они уже были не мужчиной и женщиной, не мальчиком и девушкой, а расшалившимися зверьками.
В таком настроении они спускались с холма. Они резвились в темноте как два великолепных молодых животных в молодом еще мире. Один раз, убежав вперед, Элен подставила ему ножку, и он упал. Он стал вопить и корчиться. Задыхаясь от хохота, он кубарем покатился по склону. Элен побежала за ним. На миг она замерла в темноте. Кто скажет, какие женские мысли промелькнули у нее в голове, — но у подошвы холма, нагнав Джорджа, она взяла его под руку и пошла с ним рядом в чинном молчании. Каким-то образом — они сами не сумели бы объяснить каким — они получили от этого безмолвного вечера вдвоем то, в чем нуждались. Мужчина ли, мальчик ли, женщина или девочка — сейчас они прикоснулись к тому, что позволяет взрослым людям переносить жизнь в современном мире.
ОТЪЕЗД
Молодой Джордж Уилард встал в четыре часа утра. Был апрель, только-только распускались почки. Деревья на центральных улицах Уайнсбурга — это клены, семена у них крылатые. Когда поднимается ветер, они тучами кружатся в воздухе, а после устилают мостовую ковром.
Джордж спустился в контору гостиницы с коричневым кожаным чемоданом. Сундук его был уложен к отъезду. С двух часов он не спал, думал о предстоящей поездке, о том, что она ему сулит. В конторе, на койке у двери спал мальчик. Рот у него был открыт, и он сладко храпел. Джордж пробрался мимо койки и вышел на безлюдную сонную Главную улицу. Заря уже занималась, и свет длинными струями бил в небо, где еще горели редкие звезды.
За последним домом на Вертлюжной заставе Уайнсбурга раскинулись поля. Поля принадлежат фермерам, которые живут в городе, и вечерами в легких скрипучих повозках они едут через Вертлюжную заставу домой. На полях выращивают ягоды и мелкие фрукты. Жарким летом на исходе дня поля и дорога покрыты пылью, и дымка стелется в громадной мелкой чаше земли. Смотреть на нее — все равно что смотреть на море. Весной, когда поля зеленые, вид тут немного другой. Земля похожа на зеленый биллиардный стол, и там и сям трудятся на нем букашки-люди.
С детства и до поздней юности Джордж любил ходить за Вертлюжную заставу. Бывал он на этой равнине зимними ночами, когда земля лежит в снегу и только месяц глядит на нее, бывал и осенью, когда уныло дует ветер, и летними вечерами, когда воздух дрожит от пения насекомых. Сегодня, апрельским утром, ему опять захотелось туда — пройтись в тишине. Он ушел за две мили от города, к тому месту, где дорога сбегает к ручью; оттуда молча повернул назад. Когда он пришел на Главную улицу, приказчики уже подметали тротуар перед магазинами. «Эй, Джордж! Каково тебе уезжать-то?» спрашивали они.
Поезд на Запад отходит от станции в семь сорок пять. Кондуктор на нем — Том Литл. Этот поезд идет от Кливленда до станции, где железная дорога соединяется с магистралью Чикаго — Нью-Йорк. У Тома, как говорят на железной дороге, легкий маршрут. Каждый вечер он возвращается к семье. Весной и осенью он все воскресенья удит рыбу на озере Эри. У него круглое красное лицо и маленькие голубые глазки. Людей в городках по своему маршруту он знает лучше, чем житель большого города знает своих соседей по
