Ночь они провели в тихом, уединенном домике, уютном и непритязательном, при котором имелись мерцающий водоем и тенистый садик, окруженный древней изгородью из переплетенной лозы. На рассвете слуги принесли им охлажденные фрукты и жареную рыбу, и они поели. Появилась Талинот Эсулд. С ней пришла еще одна жрица, рослая седовласая женщина с проницательным взглядом. Она приветствовала их по-разному: Хиссуне — жестом, подобающим при обращении к принцу Горы, но как-то небрежно, почти пренебрежительно, а, повернувшись к Эльсиноме, она взяла обе ее руки в свои ладони и довольно долго не выпускала, тепло и одновременно пристально глядя ей в глаза, а потом произнесла:
— Добро пожаловать на Третью Скалу. Меня зовут Лоривайд. Леди и ее сын ожидают вас.
Утро выдалось прохладным и туманным, солнечные лучи должны были вот-вот пробиться через низкую облачность. Они миновали сад, где на каждом листочке мерцали капельки росы. Впереди шла Лоривайд, а замыкала их маленькую колонну Талинот Эсулд. Затем они прошли по мостику из белого камня, настолько хрупкому на вид, что казалось, он может рухнуть даже от самых легких шагов, и оказались в широком поле, на другой стороне которого располагался Внутренний Храм.
Хиссуне еще не приходилось видеть более привлекательного здания. Оно было выстроено из того же полупрозрачного белого камня, что и мост. В самом центре его находилась невысокая ротонда с плоской кровлей, от которой, подобно лучам звезды, разбегались восемь длинных, тонких, равноудаленных крыльев. Никаких украшений; все чисто, строго, просто и безупречно.
Внутри ротонды, в просторном восьмиугольном помещении с восьмигранным бассейном посередине, их ожидали Лорд Валентин и его мать, Леди.
Хиссуне в замешательстве остановился у порога. Он переводил взгляд то на Леди, то на Валентина, не зная, кому из Владык следует сначала оказать знаки внимания. Он решил отдать предпочтение Леди. Но в какой форме это должно выражаться? Нет, конечно, он помнил знак Леди, но нужно ли делать знак непосредственно ей, как знак звездного огня Короналу, или то будет непозволительной бестактностью? Хиссуне терялся в догадках. Его обучение не предусматривало встречи с Леди.
Тем не менее, он повернулся к ней. Она выглядела гораздо старше, чем он ожидал. Щеки, лоб и уголки глаз покрывала сетка глубоких морщин, в волосах сверкали седые пряди. Но улыбка, излучавшая тепло и силу, подобно полуденному солнцу, красноречиво свидетельствовала об энергии и бодрости, еще не покинувших ее; Хиссуне почувствовал, как от этой улыбки куда-то улетучиваются все его сомнения и страхи.
Он собрался преклонить перед ней колени, но она, по-видимому, поняла его намерения, прежде чем он успел пошевелиться, и отрицательно качнула головой, а потом протянула ему руку. Хиссуне каким-то образом осознал, чего от него ждут, и на мгновение слегка прикоснулся кончиками пальцев к ее пальцам, получив от Леди поразительный, приводящий в трепет, заряд бодрости, от которого мог бы пошатнуться, если бы не держал себя в руках. И он почувствовал, как вместе с этим внезапным приливом энергии к нему стремительно возвращаются уверенность, сила и самообладание.
Теперь он повернулся к Короналу.
— Мой лорд, — прошептал он.
Хиссуне поразили и встревожили перемены в облике Лорда Валентина, происшедшие с того раза, когда он в последний раз видел Коронала в Лабиринте, в самом начале злосчастной великой процессии. Тогда Лорд Валентин был подавлен страшной усталостью, но даже при том черты его излучали внутренний свет, какую-то неукротимую жизнерадостность, которой не могло скрыть никакое утомление. Но сейчас все было иначе. От жестокого сувраельского солнца его кожа потемнела, а волосы выгорели, что придавало ему странно свирепый, почти варварский вид. Глаза ввалились и сделались почти не видны, а лицо высохло, покрылось морщинами, и в его выражении не осталось и следа душевности, составлявшей наиболее яркую черту характера Коронала. Он мнился совершенным незнакомцем: угрюмым, напряженным, отчужденным.
Хиссуне сложил было пальцы в знаке звездного огня, но Валентин нетерпеливо отмахнулся, схватил Хиссуне за руку и на мгновение крепко сжал ее, что ничуть не убавило беспокойства принца. Никто не здоровается с Короналами за руку. Подобно соприкосновению с Леди, рукопожатие тоже заставило Хиссуне почувствовать, как в него вливается энергия, но в отличие от предыдущего раза сейчас он ощутил смущение, замешательство, смятение.
Когда Коронал отпустил его руку, Хиссуне шагнул назад и указал на Эльсиному, которая камнем застыла у порога при виде двух Владык Маджипура в одной комнате. Охрипшим голосом Хиссуне представил:
— Мой лорд… сударыня… прошу любить и жаловать… моя матушка, леди Эльсинома…
— Достойная мать у столь достойного сына, — промолвила Леди. Это были первые ее слова, и ее голос показался Хиссуне самым красивым из слышанных им до сих пор — богатым, спокойным, мелодичным. — Подойдите ко мне, Эльсинома.
Очнувшись от полного оцепенения, Эльсинома пошла по гладкому мраморному полу, а Леди двинулась ей навстречу, и они встретились у восьмиугольного бассейна в центре комнаты. Здесь Леди заключила Эльсиному в свои объятия и крепко прижала к себе; а когда женщины отступили друг от друга, Хиссуне увидел, что его мать сейчас похожа на человека, долго блуждавшего в потемках и вырвавшегося, наконец, к солнечному свету. Глаза ее сияли, лицо покрывал румянец, и в ней не осталось ни тени робости или благоговейного трепета.
Теперь она повернулась в сторону Лорда Валентина и начала делать знак звездного огня, но он остановил ее, как и Хиссуне, перехватил руку и сказал:
— Нет необходимости, сударыня.
— Мой лорд, это мой долг! — твердо возразила она.
— Нет, уже нет. — Коронал улыбнулся в первый раз за все утро. — Все эти жесты и поклоны — для публики. Здесь они не нужны.
Хиссуне же он сказал:
— Я бы, пожалуй, тебя не признал, если бы не был уверен, что именно ты появишься здесь сегодня. Мы так долго не виделись, что стали совсем чужими, или это мне кажется?
— Прошло несколько лет, мой лорд, надо сказать, непростых, — ответил Хиссуне. — Время всегда несет с собой перемены, а такие годы меняют очень многое.
— Да, так и есть. — Подавшись вперед, Валентин так пристально всмотрелся в Хиссуне, что тот несколько смешался. После продолжительной паузы Коронал заговорил снова:
— Когда-то я думал, что хорошо тебя знаю. Но Хиссуне, которого я знал еще мальчиком, под маской озорника скрывал робость. А тот, которого я вижу перед собой, стал мужчиной — даже принцем, — и робость в нем осталась, но самую малость, а озорство, я думаю, переросло в нечто более глубокое — может быть, лукавство. Или даже — в государственный ум, если верить получаемым мной сообщениям, а я склонен считать, что они не лгут. Кажется, я все-таки вижу того мальчика где-то внутри тебя. Но разглядеть его далеко не просто.
— И мне нелегко увидеть в вас, мой лорд, того человека, который однажды нанял меня провожатым по Лабиринту.
— Что, я так сильно изменился, Хиссуне?
— Да, мой лорд, мне страшно за вас.
— Бойся за Маджипур, если тебе так нужно за что-нибудь бояться. Не трать на меня своих страхов.
— Я боюсь за Маджипур, сильно боюсь. Но как вы можете просить меня не бояться за вас? Ведь вы — мой благодетель, мой лорд. Я всем вам обязан. А когда я вижу вас в таком унынии, таким мрачным…
— Времена мрачные, Хиссуне. Состояние мира отразилось на моем лице. Но, возможно, впереди всех нас ожидает весна. Скажи мне: что нового на Замковой Горе? Я знаю, что лорды и принцы вынашивают там грандиозные планы.
— Вы правы, мой лорд.
— Тогда рассказывай!
— Вы понимаете, мой лорд, что все эти прожекты должны быть одобрены вами, что Регентский Совет не осмелится предпринять…
