Она милостивым жестом велела мне подняться.
– Ты был столь добр, что сразу же явился на мой необычный зов. Надеюсь, путешествие было легким?
– Вполне. Мы остановились у Маэвы и Кау, нам там удобно, и до сих пор ни одна живая душа не узнала ни меня, ни даже Ральфа. Твоя тайна соблюдена.
– Благодарю тебя за то, что ты так искусно ее блюдешь. Клянусь, я и сама узнала тебя не раньше, чем ты заговорил.
Я улыбаясь поднес руку к подбородку.
– Как видишь, я готовился к этой поездке уже давно.
– На этот раз обошлось без магии?
– На этот раз магии не больше и не меньше, чем прежде, – ответил я.
Она подняла свои прекрасные синие глаза и открыто, как раньше, посмотрела мне прямо в лицо, и я узнал в этом взгляде прежнюю Игрейну, гордую и, как мужчина, бесхитростную. Вся эта томная лень была лишь поверхностной, лишь молочной тишиной, что нисходит на женщин во время беременности, а под нею оставался прежний огонь. Она развела руками.
– Глядя теперь мне в глаза, неужто ты станешь утверждать, что в тот вечер в Лондоне, когда ты обещал мне любовь короля, во всем этом не било никакой магии?
– Чтобы привести короля в твои объятия, магии не потребовалось. Вот потом – может быть.
– Может быть? – Голос ее зазвенел, и я вовремя спохватился. Игрейна, конечно, королева и отважна, как мужчина, но она же и женщина на седьмом месяце. Мои сомнения должны оставаться при мне, я не вправе перекладывать их на нее. Я еще подыскивал подходящие слова, когда она сама проговорила, горячо, настойчиво, словно убеждала самое себя при моем молчанье: – Когда ты впервые явился и посулил мне любовь короля, в этом была магия, я знаю. Я ее чувствовала, видела в твоем лице. Ты говорил, что сила твоя – от бога и что, подчиняясь тебе, я тоже, как и ты, стану сосудом божиим. Ты говорил, что благодаря той магии, которая приведет ко мне Утера, всему королевству будет дарован мир. Толковал о тронах и алтарях... И вот теперь, когда я – королева и ношу под сердцем дитя короля, неужто ты посмеешь утверждать, что все это был обман?
– Не обман, госпожа. То было время видений, страстных грез и желаний. Теперь мы распростились с ними, настал трезвый день. Но магия не ушла, она здесь, в твоем теле, только теперь она – не видение, а реальность. Он родится под рождество, если не ошибаюсь?
– Он? Ты говоришь так, будто знаешь наверняка.
– Я знаю наверняка.
Я увидел, что она сжала губы словно от внезапной боли и опустила глаза на свои руки, сложенные на животе. Голос ее, когда она заговорила, звучал ровно, обращенный то ли к рукам, то ли к тому, что они закрывали:
– Марсия рассказала мне про письмо, которое отправила тебе летом. Но ты ведь и без нее знал, верно? Знал, что думает об этом деле супруг мой, король?
Я молчал, но она требовательно ждала ответа.
– Он сам мне сказал, – утвердительно отозвался я. – И если мнение его неизменно, то, значит, мальчик не будет признан наследником престола.
– Его мнение неизменно. – Она опять подняла на меня глаза. – Не пойми меня превратно. Он не сомневается во мне, не усомнился ни разу. Он знает, что с первой нашей встречи я принадлежу ему одному, что с тех пор я под тем или иным предлогом не всходила на герцогское ложе. Нет, нет, во мне он не сомневается, он знает, что это – его дитя. И что бы он ни утверждал, – на губах ее мелькнула улыбка, и голос зазвучал ласково-снисходительно, так мать говорит о своем дитяти и жена – о любимом муже, – как бы громогласно ни отрекался, на самом деле он знает твою силу и страшится ее. Ты предрек ему, что после той ночи родится ребенок, и он поверил бы твоему слову, даже если бы ему мало было моего. Но это ничего не меняет в его сердце. Он винит себя – и тебя, и даже младенца – в гибели герцога Горлойса.
– Знаю.
– Повремени он еще одну ночь, так он говорит, и Горлойс бы все равно погиб, тогда бы я стала королевой и младенец был бы зачат в браке, и никто бы не мог усомниться в его происхождении и назвать его бастардом.
– А ты, Игрейна?
Долго она ничего не отвечала. Отвернула от меня свое прекрасное лицо и смотрела в окно, за которым с криками, взвиваясь и падая, кружились на ветру морские птицы. Я понял, сам не знаю как, что она как солдат, который выиграл одну битву и отдыхает перед началом второй. Нервы мои напряглись. Если следующая ее битва – со мною, дело будет нешуточное.
Она сказала, тихо и внятно:
– Может быть, это все верно, что говорит король. Не знаю. Но что сделано, то сделано, и моя забота теперь – этот ребенок. Вот почему я послала за тобой. – Она смолкла. Я ждал. Она повернула ко мне голову. – Принц Мерлин, я боюсь беды для моего ребенка.
– От руки короля?
Это был слишком прямой вопрос, даже для Игрейны. Холодно взглянула она на меня, и холодно прозвучал ее голос:
– Это дерзость. И глупость. Ты забываешься.
– Я? – столь же холодно отозвался я. – Это ты забываешься, госпожа. Будь моя мать законной супругой Амброзия, когда он зачал меня, не Утеру бы сейчас сидеть на престоле и не стал бы я трудиться приводить его к твоему ложу ради младенца, которого ты носишь. Не тебе говорить мне о дерзости и глупости. Никто лучше меня не знает, какая судьба ждет в Британии принца, рожденного вне брака и не признанного отцом.
Ее прежде столь бледное лицо залилось ярким румянцем. Взгляд потупился, гнев в нем угас. Она ответила мне не чинясь, как простая девушка:
– Ты прав, я забылась. И прошу у тебя прощения. Я совсем отвыкла от свободного разговора. Я никого не вижу, кроме Марсии и моего супруга, а с Утером мне нельзя говорить о ребенке.
Все это время я стоял перед нею. Теперь же я принес в башню кресло и сел подле нее под амбразурой. Отношения между нами вдруг переменились, словно ветер задул с другой стороны. Я понял, что следующая ее битва будет не со мной, а с собою, с ее собственной женской слабостью. Она смотрела на меня теперь так, как человек в болезни смотрит на лекаря. И я ласково сказал ей:
– Ну вот, ты позвала, и я здесь. И готов тебя выслушать. Что ты хотела мне сообщить?
Она глубоко вздохнула. Голос ее в ответ мне прозвучал ровно, но еле слышно, как шепот:
– Если родится мальчик, король не позволит мне оставить его у себя. Девочку я вправе воспитать здесь, но мальчик, зачатый так, как этот, не может быть признан принцем и законным наследником, а жить при дворе как побочный сын короля он тоже не может. – Под моим взглядом королева овладела собой. – Я уже сказала тебе. Утер во мне не сомневается. Но в ту ночь все так совпало: и гибель герцога, и разговоры о магии, – король клянется мне, что люди будут считать не его, а герцога отцом этого младенца. У нас, он говорит, будут еще другие сыновья, чье рожденье не вызовет кривотолков, и из них он выберет наследника престола.
– Игрейна, – сказал я, – я знаю, как горько женщине – так ли, эдак ли – потерять своего ребенка. На свете наверно, нет горя тяжелее. И все-таки я думаю, что король прав. В наше смутное, буйное время нельзя, чтобы мальчик оставался при дворе как побочный сын короля. Если появятся другие наследники, признанные и объявленные королем, они могут увидеть в нем угрозу для себя и, уж конечно, сами будут угрозой для него. Кому и знать это, как не мне: именно так было со мной в детские годы. А ведь мне выпало на долю благо, которое может и не достаться этому принцу: покровительство короля-отца.
Она молча кивнула, опять потупя взгляд.
– А если дитя должно быть отдано на сторону, это следует сделать сразу же, пока мать еще не подержала его на руках. Поверь мне, – добавил я поспешно, хотя она меня не перебивала, – это истинная правда. Я говорю сейчас как врач.
Она облизнула губы.
– И Марсия то же говорит.
