Путеводитель по картинной галерее Императорского Эрмитажа

Провост, Жан

Одной из жемчужин Эрмитажа является “Богородица в славе” (Deipara Virga), считавшаяся до последнего времени одним из шедевров главы антверпенских живописцев Квентина Массейса, ныне же неопровержимо отданная ее настоящему автору, мало известному мастеру из Брюгге — Жану Провосту (14? — 1529), занимающему положение, среднее между “готическими” и ренессансными художниками Нидерландов.

Жан Провост (Ян Провост). Мария во славе. 1524. Холст, масло, переведена с дерева. 203х151. Инв. 417. Из собр. короля Вильгельма II, Гаага, 1850

Обилие в этой картине золота, строгая поза Богородицы, симметрия композиции — все это придает ей несколько иконный, архаический характер. Напротив того, роскошный мягкий пейзаж, стелющийся за фигурами, а также позы и типы пророков и сивилл (предвещавших, согласно толкованию церкви, рождение Марии) выдают новое, более свободное, более жизнерадостное, но и менее религиозное время. В нижней части картины замечается даже известная “развязность” художника по отношению к своему предмету и первые проблески искания красивых (а не только выразительных) форм и их комбинаций. Характерна для времени и “литературная” окраска этой картины. Провост был человеком утонченной культуры, другом поэтов и риторов. [78]

Ренессанс

Лукас, Лейден ван

Окончательно мы вступаем в Ренессанс с изучением картины староголландского мастера Лукаса из Лейдена (1494 — 1533) [79], более известного в качестве поразительно виртуозного гравера. Картины Лукаса величайшая редкость, и наш триптих является поэтому большой художественно-исторической драгоценностью.

Лукас ван Лейден. Исцеление иерихонского слепца. 1531. Левая створка триптиха. 89х33,5; Центральная часть триптиха. 115,7х150,3; Правая створка триптиха. 89х33,5. Холст, масло, переведена с дерева. Инв. 407. Из собр. Кроза, Париж, 1772

На нем уже все намерения мастера принадлежат новому времени. Роскошный широко написанный пейзаж, изысканность и закругленность поз, доходящая местами до жеманности, неизвестные средневековью страстные выражения лиц, весь орнаментальный “вьющийся” характер композиции — все это указывает на появившиеся в Нидерландах влияния далекого, но уже прославившегося на весь мир итальянского искусства, имевшего в эти же дни (картина написана в 1531 году) своих Сарто, Тициана, Корреджо и других мастеров полной зрелости. Но германец, но “готик” проглядывает и в этой картине — как в наивной (по-своему прелестной) пестроте красок, так и в какой-то непреоборимой склонности к выверту, к преувеличению, которые выдают нечто еще ребяческое в культуре. Самый же сюжет “Исцеление слепого” рассказан с таким избытком побочных подробностей, так путанно, с такой затратой “живописного красноречия”, что его с трудом отыскиваешь и не он остается в памяти. Лица главных действующих лиц прямо ничтожны, и гораздо глубже врезаются в память чудесные фигуры наглого ландскнехта и нарядной девицы, держащие на боковых створках складня гербы заказчиков картины и не имеющие ровно никакого отношения к содержанию.

Светское начало и итальянизмы

В дальнейшем нидерландская живопись, оставаясь до иконоборческого движения второй половины XVI века по преимуществу религиозной, продолжает все же идти по тому же пути “секуляризации” [80]. Постепенно исчезают из нее следы церковного духа и все сильнее и сильнее проникают светские и к тому же чужеземные, преимущественно итальянские влияния. Этому способствовал и политический строй того времени; нидерландцы, благодаря Габсбургам, были втянуты в общеевропейскую жизнь, и между ними и латинскими странами установилось более тесное общение. Но и помимо политики тонкая культура итальянцев и великолепие их искусства должны были оказывать сильное влияние на нидерландское общество и его искусство. “Свое”, доморощенное стало казаться тогда рядом с чужим недостойным, “провинциальным”. Мы, судящие об этих явлениях издалека, можем одинаково любоваться и мощью Буонаротти, и наивностью Эйка. Но в то время эта наивность могла казаться как бы оскорбительной для национального самолюбия, и наоборот, полнота и цельность итальянского искусства — завидными. Нидерландские художники потянулись в Рим, чтобы выучиться “настоящей красоте”, и даже те, которые оставались у себя, мечтали о перенятии формул чужеземного искусства, хотя бы из третьих рук.

Эта искусственная прививка прошла не без большой пользы для нидерландского искусства, и видеть в ней только признаки упадка — несправедливо. К тому же упадок чисто национального “готического” искусства в XVI веке произошел бы в северных странах сам собой, просто потому, что его жизненные силы иссякли, потому, что оно отцвело и не в состоянии было дольше удовлетворять духовным потребностям. Прекраснейшие памятники поздней готики носят на себе отпечаток какой-то болезни, они преувеличенно роскошны, путаны, изысканны. Готика в начале XVI века переживала свой период “барокко” и даже в произведениях живописи: у Дюрера (поскольку он “готик”), у Массейса, у Мабюза, у архаизирующего еще Г. Давида замечается какая-то усталость, какой-то выверт и утонченность, доведенная иногда даже до уродства. Итальянизм же отвлек интересы от того, что до сих пор питало духовную жизнь, он расширил круг интересов, заставил воображение и ум работать в новом направлении.

Много смешного и даже жалкого в чисто художественном смысле было создано нидерландцами в их потугах подняться до высоты итальянского художества, но в широком культурном смысле эти же потуги были завоеваниями. Они подготовили почву не только для внешнего великолепия Рубенсовых аллегорий, но и для глубокой и свободной философии Рембрандта. Наконец, и в узко формальном смысле они дали весьма многое: они научили художников широко смотреть на натуру, свободно обращаться с человеческими фигурами и, наконец, они же научили мягкой и логичной светотени.

Две области живописи обязаны в Нидерландах своим возникновением именно эпохе духовной эмансипации и итальянскому (более всего венецианскому) влиянию: это пейзаж и быт. Третья область — портрет — благодаря также итальянским примерам освободилась от прежней мелочности и приобрела невиданную до тех пор широту и характерность.

Бытовая живопись

Так называемый “жанр” существовал и в XV веке в Нидерландах. Что как не милые иллюстрации действительности все живописные рассказы из Священного Писания, которые написаны нидерландскими художниками? Бездну бытовых подробностей можно отыскать в фонах их картин, в костюмах, меблировке. Но все же там “жанр” существовал как-то “контрабандой”, изображать же просто действительность казалось прямо непристойным. Несколько граверов (Израель ван Мекенен и Амстердамский аноним) дают первые