было заглавие «План „Навахо“» с указанием месяца. Отчеты охватывали период с ноября 1932-го по октябрь 1933 года. Имена частных лиц, переводивших деньги, были теми же, что и в списке Паскиса: Самуэльсон, Граффенрейд, Смитсон, Эктон, Макэдам и другие. Деньги переводились на четыре счета, обозначенных как «Святой Марк», «Все Святые», «Святая Агнесса» и «Общий фонд». Ежемесячные платежи каждого были весьма внушительны — от восьмисот до полутора тысяч долларов. Суммы прямо- таки немыслимые. Откуда у этих людей такие деньги? Большая часть переводов направлялась в «Общий фонд». «Все Святые» и «Святой Марк» получали значительно меньше, а «Святой Агнессе» вообще перепадали крохи. Похоже, что распределение средств производилось исходя из определенного процента от общей ежемесячной суммы.
Здесь обнаруживались кое-какие зацепки. «Святой Марк» был сиротским приютом, а «Все Святые» — сумасшедшим домом. Фрингс это знал. Приют, послухам, находился в плачевном состоянии. Похоже, осужденные убийцы переводили деньги на благотворительные цели. Но почему? С какой целью? «Общий фонд» был вообще непонятной организацией, а ведь львиная доля средств направлялась именно туда. Но больше всего вопросов вызывали перечисляемые суммы. Каким образом у осужденных убийц могли оказаться такие большие деньги? Особенно в таком захолустье, как Фрименс-Гэп.
Берналь сказал, что эти бумаги и встреча с Самуэльсоном помогут ему получить полную картину. Однако трудно ожидать, что непосредственный участник аферы вдруг разоткровенничается на этот счет. С этими мыслями Фрингс пошел спать, поставив будильник на шесть утра. Часы показывали уже половину пятого.
ГЛАВА СЕМИДЕСЯТАЯ
На следующий день за Паскисом приглядывали уже другие надсмотрщики: один высокий, с крючковатым носом, другой — настоящий питбуль с горой мускулов и квадратной челюстью. Паскис опять завел разговор о суточных. Крючковатый Нос поначалу отнесся к этому без особого энтузиазма, но, услышав, что вчерашняя смена пошла архивариусу навстречу, смягчился и выдал деньги. Видимо, он счел, что прецедент освобождает его от ответственности.
Утром в пабе Костаса царило оживление — было шумно и многолюдно. Полицейские с увлечением обсуждали вчерашний боксерский матч. Питбуль здорово проигрался — Тино Хуарес побил парня, на которого он поставил.
— Вот уж не думал, что у этого мексикашки такие крепкие яйца, — жаловался он своему напарнику.
Тот сочувственно хмыкал.
Пока они говорили, Паскис сидел и размышлял. Полицейские притащили в архив столы и два аппарата, которые выглядели как гигантские пишущие машинки. Их главный сказал, что они привезут еще несколько таких машин, когда для них освободят место. Сегодня прибудут люди, которые начнут работать на этих машинах, и с этого дня начнется мучительная агония Подвала.
Когда Паскис закончил завтрак, полицейские все еще болтали, их еда так и осталась нетронутой.
— Пойду заплачу за завтрак, — бросил Паскис, вставая из-за стола.
Те согласно кивнули и стали смотреть, как Паскис идет к кассе.
— Доброе утро, мистер Паскис, — приветствовал его Ференц.
— Доброе утро. Они на нас смотрят? — спросил Паскис с вымученной улыбкой.
Сердце у него стучало от страха, но это лишь прибавляло ему решимости.
— Да, — улыбнулся Ференц.
— Я дам вам два чека. Будьте добры, наколите оба на штырек. Когда мы уйдем, возьмите тот, на котором я кое-что написал, и передайте Фрэнку Фрингсу из «Газеты».
Ференц с улыбкой кивнул:
— Я понял.
Паскис вручил ему две пятерки.
— Только дайте мне какую-нибудь сдачу, чтобы это правдоподобно выглядело.
Ференц продолжал улыбаться, но в глазах застыла тревога.
— Только не спорьте, пожалуйста, — попросил Паскис. — Не надо привлекать внимание.
Ференц вручил ему сдачу и наколол оба чека на штырь.
Прошлой ночью Паскис сочинил такое послание:
Дорогой мистер Фрингс.
Я нахожусь под арестом. За мной постоянно следят два человека. Они (вы понимаете, кого я имею в виду) уничтожают улики, содержащиеся в делах. Пишу вам, чтобы вы поняли причины событий, которые могут произойти. Они не в силах уничтожить прошлое, но могут отредактировать нашу память.
ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ
Пул снова вернулся в Низину, удивляясь собственной настойчивости. Мокрый снег и пронизывающий ветер наперебой испытывали двустороннюю куртку. Ее подарил пожарник в знак благодарности за те деньги, которые он выиграл, ставя на Пула, когда тот был футболистом.
Сыщик шагал по заброшенным путям, пытаясь вспомнить, где вчера ему послышалось имя Каспера. Через двадцать минут район поисков сузился до трех складов, расположенных в двух кварталах. Пул остановился у крайнего из них, собираясь с духом, чтобы переступить порог. В конце концов стрелы ледяного дождя, вонзавшиеся ему в лицо, заставили его войти.
Внутри оказалось неожиданно тепло. Запахи горящего дерева и других, трудно опознаваемых субстанций смешивались в один крепкий аромат. По всему складу были расставлены старые металлические бочки, над которыми вились языки пламени. Вокруг костров стояли, сидели и спали люди, устроившись как можно ближе к теплу. Было удивительно тихо. Все разговоры велись вполголоса, сливаясь в чуть слышный гул.
Пул пошел по складу, пытаясь обнаружить каких-нибудь детей. Пол был усыпан битым стеклом, мусором и костями мелких животных. Он ловил на себе взгляды здешних обитателей, толпящихся вокруг огня. Но особого интереса к нему не проявляли. Обойдя весь склад, Пул не обнаружил ни одной ребячьей стайки. Кое-где дети мелькали, но всегда в компании взрослых, среди которых могли быть их родители. Некоторые группы просто не поддавались опознанию — люди кутались в одеяла или скрывались под ворохом одежды. На всем лежал слой копоти. Лица, которые Пул сумел разглядеть, были грязны, обезображены голодом и болезнями и ничего не выражали. Он почувствовал отвращение и мгновенно осудил себя за это, представив, что бы подумала Карла, сумей она прочитать его мысли. Ему захотелось уйти и разом забыть все это: Каспера, оборванцев, спецназовцев. Но еще большее отвращение в нем вызывала трусость — он знал, что если сбежит, то будет терзаться угрызениями совести. Это лишь укрепит его сомнения в собственной смелости — сомнения, которые часто возникали, когда он участвовал в договорных матчах. Он не мог допустить, чтобы соображения личного благополучия превысили в нем чувство долга. Отступать было некуда.
Пул решил подойти к группе, расположившейся у выхода. Тому было две причины. Во-первых, люди там выглядели чуть поприличнее, чем остальные, и этим, вероятно, объяснялось их привилегированное местоположение. Интуиция подсказывала ему, что здесь существует своя иерархия. Во-вторых, отсюда было проще ретироваться. Мысль о побеге не оставляла его ни на минуту, маяча где-то на задворках сознания.
Пул приблизился к костру с уверенностью, которой на самом деле не ощущал. Такую же тактику он,
