нащупал пуговки… Он сделает ее своей сегодня же. Здесь. А потом уведет с собой по Третьей Дороге. Они будут свободны и счастливы. Свободны и счастливы.
Только прежде он должен сделать что-то важное, что-то очень важное…
Прежде, чем любить Агнесс, он должен…
Он должен спасти свою мать!
Ронан вскочил, как ошпаренный.
Поднял с земли Агнесс, смотревшую на него с нежной, чуть сонной улыбкой.
— Возвращайся в пасторат. И жди. Я приду за тобой. А сейчас мне надо спасать матушку.
— Нет, Ронан! Я тебя одного не отпущу! — Агнесс стряхнула сонный морок, и глаза ее сделались ясными, тревожными. — Да откуда ты знаешь, куда идти за ней?
— Я не знаю. Но меня отведут…
— Третья Дорога?!
— Да. Она уже открылась мне. Они уже приняли меня. И теперь — я знаю, если я попрошу, они меня отведут.
— Я с тобой!
— Нет, Нест.
— Я с тобой!!!
…Крик. Крик Мэри. Он донесся откуда-то издалека и вместе с тем казался оглушительно близким, так что Ронан сжал руками голову, чтобы она не взорвалась от этого вопля, в котором раздавалось неуместное торжество.
Когда вопль смолк — он уже не думал о том, что опасно для Агнесс, а что — нет.
Он ни о чем не думал.
Он воззвал к Третьей Дороге, ко всему волшебству этого мира и иных миров, чтобы его отвели к матери, чтобы ему позволили успеть к ней…
И тропа перед ним засияла теплым медовым светом.
Ронан рванулся вперед, но тонкие пальцы Агнесс решительно обхватили его запястье.
И они побежали — вместе.
Мэри переступает босыми ногами по гальке, вдыхая морской бриз и подставляя ему лицо. Она сбрасывает с плеч одеяло, которое набросил на нее мистер Хант, когда выводил из подвала, и торжествующе кричит. Сейчас она станет свободна!
— Вот так лучше, — поощряет ее мистер Хант. — А то я начинал было верить, будто ты человек.
Он возится с ружьем: не отмеряя порох, сыпет его прямо из бычьего рога в длинный поцарапанный ствол. Мэри помнит это ружье с того самого вечера, когда он подобрал ее на берегу и набил ей рот чужими словами.
— И проходил я мимо тебя, и увидел тебя, и вот, это было время твое, время любви, — повторяет он, вгоняя в ствол свинцовый шарик, и продолжает также отрешенно. — И простер я воскрилия риз моих на тебя, и покрыл наготу твою. И поклялся тебе и вступил в союз с тобою, и ты стала моею.
Руки его не слушаются, пуля застревает, и он пытается загнать ее поглубже, ковыряя в стволе шомполом.
— Омыл я тебя водою и смыл с тебя кровь твою и помазал тебя елеем.
Пуля проскользнула, на очереди пыж из пеньки. Мистер Хант вставляет его теми же механическими движениями, не забывая бормотать:
— И нарядил тебя в наряды, и положил на руки твои запястья и на шею твою ожерелье.
Поставив курок на полувзвод, он открывает полку затвора и засыпает в нее порох, тоже на глаз.
— Но ты понадеялась на красоту твою, и, пользуясь славою твоею, стала блудить и расточала блудодейство твое на всякого мимоходящего, отдаваясь ему.
Не обращая ни малейшего внимание на его манипуляции с ружьем, Мэри смотрит на сундук под его сапогом. Она уже знает, что внутри, и нетерпеливо подрагивает, как ребенок в Сочельник. Мистер Хант поддевает ногой крышку.
— Бог мне свидетель, Мэри, я хотел тебя спасти, — доходчиво объясняет он жене, — но ты воспротивилась всем моим стараниям. И твой сын — я уверен, что он зачат не от меня. Я думал, что взял тебя невинной, но ты отдалась кому-то из вашего племени, и поэтому мальчишка уродился в твоего любовника. Чужие черты, чужие повадки. Мне не следовало давать тебе тот шанс, но теперь все изменится. Я спасу своих ближних от таких, как ты, и да простятся мне мои грехи.
С гримасой отвращения, словно прикасается к падали, он вытаскивает шкуру и бросает в ее подставленные руки. Раздается щелчок. На Мэри нацелена круглая черная пасть, в глубине которой засела погибель.
— Одевайся, Мэри, — мистер Хант тоже в нетерпении, он взмахивает ружьем, подгоняя жену. — Хватит морочить мне голову, покажи, наконец, свой истинный облик.
Животное в ней вцепляется в шкуру и хочет натянуть ее поскорее, даже ценой жизни.
Но она ведь разумное существо, напоминает себе Мэри. И разум приказывает ей повременить.
Агнесс не видела светящейся тропинки. Не видела фей с крыльями бабочек. Не видела даже остроухого мальчишку в одежде из листьев, который спрыгнул на нижнюю ветку, чтобы сорвать с нее шляпку. Ей показалось — шляпку сорвало веткой. Ведь ветки хлестали и рвали ее платье, листья оставляли зеленые полосы на ткани. Перед Ронаном ветви словно бы расступались — и смыкались, чтобы хлестнуть ее, бегущую за ним на расстоянии всего-то в полшага.
А потом они выбежали на берег моря.
Агнесс не поняла, как это возможно, они бежали-то совсем недолго и все время через лес, но вот он — берег моря, и плеск волн, и тревожные крики чаек.
И Мэри, прижимающая к себе блестящую коричневую шкуру.
И Джон Хант, направивший на Мэри ружье.
Ронан рванулся вперед — Агнесс пришлось выпустить его руку.
С рычанием бросился он на Ханта — тот начал поворачиваться вместе с ружьем, но просто не успел, с такой нечеловеческой скоростью и силой пролетел Ронан по воздуху и врезался в человека, которого столько лет считал своим отцом, столько лет боялся и ненавидел. Они упали на песок и сцепившись покатились в прибой, скрылись под водой… Вынырнули, сцепившись не на жизнь, а на смерть, и снова рухнули в воду, и снова вынырнули, и Джон Хант взмахнул непонятно откуда взявшимся у него железным гвоздем — не обычным, а длинным и страшным — и обрушил его на голову Ронана. Брызнула кровь, Ронан упал в воду, а Хант снова его ударил…
Агнесс не кричала. Она упала на колени, зажимая ладонями рот.
Закричала Мэри. И шкура, в которую Мэри куталась, вдруг потекла, растеклась по ее коже, прирастая. Миг — и Мэри не стало, а на месте ее бился на песке огромный тюлень. С удивительной для тяжелого тела резвостью тюлень достиг воды, нырнул, вынырнул рядом с Хантом. Распахнулась пасть, полная острейших зубов, сомкнулась на запястье руки, сжимавшей железный костыль, раздался хруст и дикий вой Ханта.
Этот влажный хруст, этот крик запредельной боли Агнесс не забудет никогда.
И выплеск крови.
Агнесс зажмурилась.
Наверное, она бы упала в обморок, если бы могла себе это позволить. Но она не могла: Ронан был ранен, Ронан мог утонуть! Она должна его вытащить.
Агнесс поднялась, но ноги плохо повиновались ей. И все же она доковыляла до моря — как раз в тот момент, когда вся область прибоя вдруг оказалась заполненной гладкими, блестящими телами тюленей. И откуда их появилось — так много? Все они были огромные — как Мэри. И различить среди них Мэри не представлялось возможным. И все они вскрикивали, голоса их напоминали сразу и лай, и стоны, но в них звучало торжество, а Джон Хант все еще кричал, кричал, всякий раз, всплывая, он принимался кричать, а вокруг него вода сделалась красной, и тюлени, толкаясь, бросались на него… Они ели его живьем.
«Я должна вытащить Ронана», — только эта мысль оставалась у Агнесс. Одна-единственная мысль, заставлявшая ее двигаться.
