говорил громко! Наверное, это какой-то грубый и жестокий человек, почему-то подумалось Мадлен.
Тут Мадлен опять почувствовала, как ей жарко, — тяжелое покрывало очень мешало ей. Она знала, что надо подойти к окну и вдохнуть холодного воздуха. Только это спасет ее от невыносимой жары. Если бы она не сознавала, где лежит, то могла бы подумать, что находится в чистилище. Но она же хорошая девочка и не должна попасть в ад. Ее место в раю!
Но почему она все-таки не может открыть глаза? Кто-то взял ее за плечо и поднес ко рту холодную воду. Мадлен хотела напиться вдоволь, но смогла сделать лишь небольшой глоток. Вероятно, над ней просто издеваются.
И вдруг все стало ясно. Она была не в чистилище, она попала в Гадес [2]. И все по воле тех самых чудовищ и демонов, что пугали Одиссея. Теперь они взялись за нее, но Мадлен решила ни за что не поддаваться им.
Мысль о чудовищах и демонах не испугала девушку. Совсем наоборот. Мадлен рассвирепела. Ее дядюшки лгали. Истории об Одиссее вовсе не были выдумкой или легендой, передаваемой из поколения в поколение. Чудовища существовали на самом деле. Она чувствовала, что сейчас они окружают ее, не дают открыть глаза.
— Но где же Одиссей? — спросила она. Как мог ее любимец бросить Мадлен, оставив на произвол демонов и чудовищ?! Неужели он не понимал, что должен делать? Разве мало он одержал побед?
Мадлен чувствовала, как кто-то дотрагивается до ее бедра, прерывая ход ее мыслей. Она сбросила со лба мокрую тряпку и повернула голову, чтобы увидеть того, кто стоит на коленях возле ее кровати.
То, что предстало ее взору, заставило девушку буквально завизжать не от страха, а от злости — страшный одноглазый великан исподлобья смотрел на нее. Конечно же, это один из циклопов, может, даже их глава — Полифем. Наверняка он явился сюда, чтобы похитить ее.
Сжав кулак, девушка ударила великана по лицу и от этого небольшого усилия сразу же упала навзничь. На ее лице играла удовлетворенная улыбка — она услышала, как Полифем закричал от боли.
Потом Мадлен отвернулась от циклопа, решив не обращать внимания на чудовище, занятое ее бедром. Она перевела взгляд на очаг и тут увидела Его. Господи, он стоял прямо перед огнем, и отблески пламени играли на его великолепном теле. Он был гораздо крупнее, чем она представляла его в своем воображении, и намного красивее. Мадлен напомнила себе, что Одиссей не был простым смертным — люди не бывают такими крупными, и вокруг них не распространяется сияние.
— Где же ты пропадал? — громко спросила она, желая обратить на себя его внимание.
Впрочем, больная не была уверена, что герои античности могут разговаривать с простыми смертными, во всяком случае, этот, похоже, не мог, поскольку продолжал стоять как изваяние и не проронил ни слова.
Девушка решила попытаться заставить его заговорить, однако у нее не было сил. Но ведь рядом с кроватью сидит циклоп! О чем же думает воин? Пусть бы хоть чудовищем занялся!
— Одиссей, прогони его! — вскричала она, указывая пальцем на монстра.
Но, черт возьми, ее любимец продолжал стоять как истукан и, казалось, был даже чем-то смущен! Похоже, несмотря на его внушительные размеры и сильные мышцы, он немного глуповат!
— Неужели я все время должна участвовать в битвах сама? — возмутилась Мадлен. Она говорила так громко, что голос ее едва не сорвался, а на глаза навернулись слезы, но Мадлен была бессильна, а Одиссей намеревался скрыться! Но она не могла допустить этого, ведь он ее единственный защитник. Девушка снова попыталась заговорить:
— Обещаю простить тебя за то, что ты позволял Луддону издеваться надо мной. Но ни за что не прощу, если ты оставишь меня сейчас!
Но вероятно, Одиссею было наплевать на ее прощение. Он уже почти исчез. Надо еще чем-нибудь пригрозить ему, иначе он совсем уйдет:
— Если только ты посмеешь уйти. Одиссей, я пошлю кого- нибудь за тобой вдогонку. Да! Я пошлю за тобой самых бесстрашных воинов! Тогда посмотрим, как ты запоешь! И сейчас же прогони его… — тут Мадлен повелительно указала пальцем на циклопа, — иначе я напущу на тебя самого… Дункана!
Утомленная своим красноречием, Мадлен устало закрыла глаза. Наверняка этот красавец, всемогущий Одиссей испугается того, что она пошлет за ним Дункана; кроме того, своим бездействием он может навлечь на себя гнев самого Зевса!
Бросив короткий взгляд на Одиссея, Мадлен увидела, что ее угрозы возымели действие — тот казался встревоженным. Мадлен торжествующе улыбнулась. Но одной тревоги было мало. Если Одиссей задумает сразиться с циклопом, ему следует быть и сердитым.
— Дункан — настоящий волк, он разорвет тебя на клочки, стоит мне только попросить, — расхвасталась девушка. — Он сделает все, о чем я его попрошу, — добавила больная и вновь устало закрыла глаза: у нее было такое чувство, словно она только что выиграла важное сражение. Выиграла, даже не прибегая к оружию. — Я ненавижу оружие и предпочитаю быть мягкой и нежной, — пробормотала она. — Видит Бог, что это так!
Три дня и три ночи Мадлен сражалась с мифическими чудовищами, которые якобы пытались утащить ее в Гадес. Но рядом с ней неотступно присутствовал прекрасный Одиссей. Когда она просила, он помогал ей отбиваться от посягательств чудовищ.
Иногда упрямец даже разговаривал с Мадлен. Ему нравилось расспрашивать больную о ее прошлом, и если она понимала его вопросы, то с радостью отвечала на них. Почему-то больше всего Одиссея интересовало ее детство, то, как она жила после смерти матери, когда ее опекуном стал Луддон.
Мадлен не нравилось говорить об этом. Она предпочитала рассказывать о своей жизни у отца Бертона. Но боясь, что Одиссей рассердится и покинет ее, Мадлен отвечала и на расспросы о Луддоне. Лишь однажды она громко крикнула:
— Не хочу говорить о нем!
Дункан вскочил, услышав это громкое восклицание. Он не знал, что мерещится ей на этот раз, но быстро подошел к кровати. Усевшись рядом с Мадлен, он нежно взял ее за руку.
— Тихо, Мадлен, тихо, — прошептал он. — Спи!
— Когда он заставил меня приехать от отца Бертона, он так ужасно вел себя, — причитала девушка. — Он каждую ночь пробирался в мою комнату, становился у кровати и смотрел… Я чувствовала это… Мне казалось, что если я открою глаза, то… Мне было так страшно.
— Не думай больше о Луддоне, — промолвил Дункан. Он лег рядом с Мадлен и осторожно привлек ее к себе.
Хотя барон держался с Мадлен очень спокойно, внутри у него все клокотало от гнева. Пусть девушка и не понимала сейчас того, о чем говорит, — не важно, он-то прекрасно все понимал!
Убаюканная прикосновениями Дункана, девушка задремала, но ненадолго, а открыв глаза, увидела, что Одиссей по-прежнему рядом и, как обычно, бодрствует. Мадлен ничего не боялась, когда он был с нею, ее любимец, самый отважный воин. Одиссей был сильным и несколько высокомерным, но Мадлен прощала ему все за его доброту.
И еще Одиссей любил пошутить. Его любимой забавой было изменять свою внешность. Делал он это так быстро, что Мадлен порой и глазом моргнуть не успевала. Он мог на время притворяться Дунканом, а потом мгновенно становиться самим собой. А однажды темной ночью, когда было особенно страшно, он превратился в Ахилла — просто чтобы развлечь ее. Он сидел на деревянном стуле с высокой спинкой, который, разумеется, был слишком мал для него, и с любопытством глядел на девушку.
На Ахилле не было обуви. Мадлен встревожилась и велела ему немедленно надеть что-нибудь на ноги, чтобы защитить пятки. Ахилл заметно смутился, чего-то не понимая. Тогда девушка была вынуждена напомнить ему, что его мать в свое время опускала его вниз головой в волшебные воды Стикса, после чего он стал неуязвим для вражеского оружия. Поразить Ахилла можно было лишь в пятки — за них мать держала его, чтобы он не упал в бурные воды реки.
— Ведь вода Стикса не омыла твоих пяток, — сообщила она Ахиллу. — Ты понимаешь, о чем я говорю?
Но по-видимому, он вообще ничего не понял. Недоуменный взгляд выдавал его смятение. Вероятно, у его матери не нашлось времени рассказать ему обо всем!
Мадлен заплакала, горюя о возможных опасностях, ожидающих Ахилла, но вдруг он встал и пошел к ней. Правда, это был уже не Ахилл. Это Дункан что-то ласково говорил ей, а потом обнял. Странно, но его прикосновения напоминали прикосновения Одиссея.
Мадлен потянула Дункана в кровать и тут же улеглась на него. Она уткнулась подбородком ему в грудь и заглянула в глаза.
— Мои волосы — как шатер, — заявила она. — Теперь никто, кроме меня, не увидит тебя. Что ты скажешь на это, Дункан?
— Значит, я опять Дункан, да? — проговорил он. — Ты не знаешь, что говоришь, Мадлен. Ты вся горишь, а поэтому бредишь, вот что я скажу, — добавил барон.
— Ты позовешь священника? — спросила она, чувствуя, как глаза ее наполняются слезами.
— Ты хочешь этого? — спросил Дункан.
— Нет, — прошептала Мадлен прямо ему в губы. — Если ты позовешь священника, я буду уверена, что конец мой близок. Но я еще не готова умирать, Дункан. Мне еще так много надо сделать.
— А что именно ты хочешь сделать? — улыбнулся Векстон.
Девушка потерлась носом о его подбородок.
— По-моему, я хочу поцеловать тебя, Дункан. Ты не рассердишься?
— Тебе надо отдохнуть, Мадлен, — ответил барон;
Он попытался сбросить с себя девушку, но она крепко вцепилась в него. Однако, по правде говоря, Векстон не очень-то старался освободиться от приятного груза.
— Вот если ты поцелуешь меня хоть один разочек, я обязательно отдохну, — пообещала Мадлен. И, не дожидаясь ответа, обхватила его лицо руками и прижалась губами к
