— Я не могу, — ответил он.
— Почему? — в отчаянии воскликнула она. — Это же так просто — отправить меня обратно в Антверпен тем же путем, каким…
Он покачал головой:
— Это от меня не зависит.
— Вы боитесь, что я разглашу вашу тайну? Вы поэтому отказываетесь меня отпустить? — Она сделала шаг навстречу. — Я клянусь вам, что никому ничего не скажу.
Хок взглянул на нее через плечо:
— Нашу тайну?
— Ну, что вы викинги. И что вы все эти века прячетесь здесь от мира, который вас ненавидит. Я никому не скажу о вашем острове. Даю слово.
Он повернулся к ней лицом:
— И я должен поверить вашему слову? Поверить в то, что оказавшись на свободе, вы не передумаете? И не вернетесь сюда с вооруженными людьми отомстить и сделать так, чтобы — мы никогда больше не смогли совершать набеги?
Она беспомощно подняла руки:
— Единственная гарантия, какую я могу вам предоставить, это мое честное слово.
Он покачал головой:
— Вот почему у нас существует закон: женщина, попавшая на Асгард, никогда не сможет его покинуть. Независимо от того, сколь убедительно она обещает хранить нашу тайну.
— И у женщины нет права выбора? — Авриль снова начинала закипать: — Это варварство! Это неслыханная жестокость.
— Это может показаться жестоким, по это единственный способ обеспечить безопасность и мир нашего острова и его народа. С этим никто ничего не может поделать, Авриль. А я — меньше всех. Я здесь воктер, хранитель мира, человек, на которого возложена обязанность заставлять всех соблюдать наши законы…
— Так знайте, что меня вы не заставите их соблюдать! Она подходила все ближе и ближе, пока не подошла к нему почти вплотную. — Вы не имели права привозить меня сюда и не имеете права держать меня здесь против моей воли! К черту вас и ваши законы! Я не буду сидеть сложа руки и смотреть, как вы губите мою жизнь…
Хок легонько коснулся ее щеки — и у Авриль перехватило дыхание.
Прикосновение его теплой сильной руки было таким нежным, но таким ошеломительным, почти обжигающим, что заставило ее замолчать гораздо надежнее, чем любая грозная сила.
Он так ласково провел пальцами по ее щеке, словно никогда не встречал более хрупкой и эфемерной женщины.
— Я пытался спасти вашу жизнь, — с тихим упреком произнес он, глаза у него потемнели, в негромком голосе ощущалась скрытая мощь. — Если бы я не остановил Торолфа…
Он не закончил фразу. Чувствовалось, что терпение его на пределе, и в то же время в голосе звучала искренняя забота о ее безопасности. О ней. Это смутило Авриль еще больше.
Она вдруг осознала, что они дышат в унисон: громко и прерывисто. Как темно было в комнате. Как скользил по ее лицу взгляд его ставших темно-синими глаз.
Когда он задержался на ее губах, сердце Авриль затрепетало, потом глухо бухнуло о ребра. Мышцы на загорелых, поросших щетиной щеках Хока расслабились.
Он резко отдернул руку и отвернулся.
— Дальнейшие обсуждения бессмысленны! — резко сказал он, направляясь к остывшему очагу на противоположной стороне комнаты. — Вы не покинете Асгард. Не мучайте себя напрасными надеждами на спасение — вам не убежать. С этого острова не выбраться.
— Я… я найду выход, — не сдавалась Авриль, стараясь унять дрожь в коленях.
— Ты не понимаешь, жена. Никто не может покинут остров Асгард.
Хватая ртом воздух, задыхаясь, она бросилась к нему:
— Это ложь! Вы же покидаете его! Вы и те, другие, что приплыли с вами в Антверпен…
— Такие вылазки предпринимаются крайне редко. У нас даже нет кораблей. Ладья, на которой мы плавали в Антверпен уже сожжена. Если вы не сильны в кораблестроении, вам не уплыть отсюда. — По- прежнему стоя спиной к Авриль, он оперся рукой о резную доску над очагом. — Как бы неприятно это ни было и вам, и мне, здесь теперь ваш дом. И мы — муж и жена…
— Мы не муж и жена! Не было никакого священника, мы не венчаны. Я не давала никакой клятвы…
— Вы привыкнете. Все женщины привыкают. Это лишь вопрос времени. — Он перевел взгляд на стену, где были развешаны предметы старины и оружие. — А времени у нас здесь в избытке.
Последние его слова — или скорее мрачный тон, каким он их произнес, — заставили ее похолодеть.
— Даже если бы я провела здесь сто лет, я не перестала бы искать путь к свободе! — с горячностью ответила она. — Вы не понимаете. Дома, во Франции, у меня есть дочь. Трехлетняя девочка. Я нужна ей. Я должна к ней вернуться!
С минуту он стоял неподвижно и молчал. Потом повернул голову и вызывающе бросил через плечо:
— К ней и к вашему мужу. Разве ему вы не нужны?
— Да, — быстро подхватила она. — Я должна вернуться к своей дочери и своему мужу.
Она мысленно упрекнула себя за то, что забыла сказать о муже; он больше в жизни не поверит ей, если хоть раз уличит во лжи.
Теперь Хок обернулся, прислонился спиной к стене у очага и прищурился.
— А почему вы сами о нем не упомянули?
— Потому, что…
— Потому, что я понятия не имела, что вы собираетесь держать меня здесь вечно. Потому, что его вот уже три года нет в живых. Потому, что… — А почему, собственно, я должна обсуждать это с разбойником, похитившим меня? Я ведь сообщила вам, что принадлежу к могущественному и влиятельному семейству. И у меня на руке обручальное кольцо. Вы, должно быть, заметили?
— О да, заметил, — он скользнул взглядом по ее руке, и голос его стал глубоким, рокочущим, — когда раздевал вас сегодня утром.
Она задохнулась — отчасти от его откровенности, отчасти от обжигающего жара, разлившегося у нее по животу, когда она представила себе эту картину. Загорелые, мозолистые руки Вэлбренда на ее теле… стаскивают с нее одежду, под которой обнажается голая плоть… осторожно укладывают на простыни… Авриль сжала левую руку, словно кольцо Жерара было талисманом, который способен вернуть ее мысли в нужное русло и отвести чары этого дерзкого норманна.
Но кольцо было холодным. Бессильным.
В то же время она могла поклясться, что странным образом чувствует, как тепло, исходящее от серебряной броши, приколотой Хоком к ее платью, проникает ей прямо в сердце.
Он медленно поднял глаза, встретился взглядом с глазами Авриль и, поскольку та хранила молчание, заметил:
— Удивительно, что в Антверпене я не видел рядом с вами никакого мужа. Какой бы муж позволил своей жене в одиночку бегать по улицам?
— Он… — Она лихорадочно пыталась собраться с мыслями, чтобы дать достойный ответ. Сосредоточившись на Жераре, она наконец нашла слова: — Он великодушный, добрый, любящий — лучший мужчина на свете. — Ее голос звучал напряженно. Для верности она, помолчав, добавила: — И я — его жена, я принадлежу ему телом, душой и сердцем.
Хок не шелохнулся, ни один мускул не дрогнул на его лице. Но взгляд воспламенился. Стал чувственным. Вызывающим.
— Меня не интересуют ни ваша душа, ни ваше сердце, — И тем же глубоким голосом сказал он, потом выдержал паузу и добавил: — Так же, как и ваше тело.
Авриль задрожала, охваченная обрушившимся на нее ураганом противоречивых, смятенных чувств. Серебряная брошь, казалось, прожигала ей кожу насквозь. Она попыталась отстегнуть ее, но не могла справиться с замком.
