раздалось несколько сильных гулких ударов, похожих на взрывы. Лошади испугались. Роберт, справившись со своим жеребцом, схватил поводья ее коня. В черном небе над Грин-парком сверкал яркими огнями фейерверк, открывая празднества, которые устраивал принц-регент в честь победы.
Настало первое августа. Последний день их соглашения.
Бел почувствовала, как ее охватила дрожь при мысли о расставании. Она взглянула на Роберта и увидела, как красные отблески осветили его мужественное лицо. Бел старалась побороть чувства, охватившие ее при воспоминании о том, при каких обстоятельствах они в последний раз наблюдали фейерверк вместе — в ту восхитительную ночь в Воксхолле. Роберт что-то шептал своей лошади, стараясь не встречаться с ней взглядом.
Они въехали в ворота Найт-Хауса, и грумы приняли у них лошадей. Бел спешилась, сдвинула назад широкополую шляпу и, вытерев пот со лба, смотрела, как Роберт устало направился к дверям. Золотой свет, отбрасываемый фонарями по обеим сторонам двери, очертил красноватый ореол вокруг его волнистых черных волос.
Он исчез в доме, и сердце у нее заныло. Он был таким благородным рыцарем — а она, его прекрасная дама, оказалась обманщицей.
Впрочем, к ее страданию примешивалось и чувство вины — ведь она знала, что в некотором смысле она не лучше леди Колдфелл. Почему она дала ему повод думать, что оттолкнула его тогда только из-за денег? Но в отличие от леди Колдфелл у нее еще остается возможность обелить себя в его глазах. Если только она осмелится. Эта ночь — последняя возможность все ему объяснить.
Она опять содрогнулась от холодного страха, но, приняв решение, расправила плечи. Она согласна вытерпеть любое унижение, но этот человек — ее покровитель, и она обязана сказать ему правду.
Хоук был в библиотеке. Он поручил одному слуге отыскать его брата Алека, который будет его секундантом, а другому — съездить в поместье Колдфелла и предупредить, что дуэль состоится на рассвете.
Отпустив слуг, он сел за письменный стол и крепко прижал ладони к глазам. Он чувствовал себя униженным и одиноким.
Подумать только, как он ошибся! Боже милосердный, как одурачила его Люси! Он ввязался в это дело, считая себя справедливым мстителем, а на самом деле оказался в дураках.
— Роберт!
Услышав ее тихий оклик, он поднял глаза. Белинда стояла в дверях, в полумраке, и лицо у нее было напряженное и бледное. Ее красота подействовала на него как удар в грудь. Он взял в руку перо и сделал вид, что рассматривает его.
— Вам что-то нужно, мисс Гамильтон? Боюсь, что я занят. Мне нужно привести в порядок кое-какие дела, поскольку существует некая вероятность, что мне придется покинуть этот мир с непредвиденной поспешностью.
При этих словах она вздрогнула и опустила голову. Он посмотрел на нее.
— Молчите, да? Позвольте мне высказать предположение. Вы явились сказать: «Я же вам говорила». Так оно и есть. Вы знали с самого начала, что Долф не убивал Люси, но я не желал вас слушать. Вы были совершенно правы; отдаю должное вашему уму, а мне придется смириться с тем, что меня одурачила Люси… и вы.
— Бог мой, умеете же вы причинять людям боль. — Прошептав это, она подняла голову и встретила его взгляд. В ее глазах была мука. — Не нужно равнять меня с ней. Я хотя бы не скрываю, что я шлюха.
Он отбросил перо и оперся подбородком на руку.
— Я хочу кое-что рассказать вам, — храбро сказала она, входя к нему в комнату.
Она направилась к фортепьяно и, положив руки на блестящую крышку, уставилась в пустой камин.
— Я хотела сказать, что в течение последних двух месяцев я пыталась сделать вашу жизнь немного радостней. Сде-лать так, чтобы вам было хорошо и… вы получили удовольствие.
Он с трудом удержался от желания сообщить ей, как прекрасно ей это удалось.
Он с ней покончил, и все тут. В конце концов, он отказался отдать ее Долфу и из-за этого готов рискнуть своей жизнью. Разве этого недостаточно? Ему страшно захотелось подойти к ней, обнять, утешить и утешиться. Но этот порыв был неуместен.
Он сидел за письменным столом в стоическом молчании, ожидая ее рассказа и глядя, как на прекрасном лице отражается сложная игра чувств.
— Роберт, в ту ночь в столовой я оттолкнула вас не из каприза или алчности, — начала она. — На самом деле… Ах, Роберт!
— Что такое? — равнодушно осведомился он.
Она напряглась, ее маленькая, изящная ручка, лежавшая на крышке рояля, сжалась в кулак. Она закрыла глаза, но лицо ее по-прежнему было повернуто к нему.
— Я знаю, вы смотрите на куртизанок с презрением. Пожалуйста, постарайтесь понять. Вы — мой п- первый покровитель. Оттолкнула я вас потому, что…
Она замолчала. Ей было так страшно! Он ждал, боясь шелохнуться, но заставил себя проговорить вежливо и надменно:
— Да?
— Я не умею любить, — жалобно произнесла она. Он воззрился на нее.
— Простите мою неделикатность, Белинда, но где же логика? Любовь — ваша профессия. Вы не были девственницей, когда я овладел вами.
— Не была, — еле слышно ответила она. — Я должна кое-что сказать вам… я никому этого не говорила. О том, что случилось со мной. — Она вздернула подбородок и решительно посмотрела ему прямо в глаза. — Роберт, дело не в том, что в один прекрасный день мне надоело жить в нищете и я решила стать куртизанкой. Когда из-за Долфа меня уволили из пансиона, я держалась на плаву, днем подавая апельсины, а по ночам чиня рубашки — именно так, как вам рассказали дети. Я работала с утра до ночи, но я оставалась честной. Я увидела этих ребятишек — Томми и Эндрю — зимой, ноги у них были босые и кровоточили. — Она говорила все быстрее и быстрее, и предчувствие чего-то ужасного зародилось в его душе. — Поэтому я потратила деньги, отложенные на плату за отцовскую камеру, чтобы купить им ботинки, — продолжала она, с каждым мгновением утрачивая свое спокойствие. — Тогда я пошла к надзирателю объяснить ему, что у меня нет денег, и попросила его подождать с оплатой две недели, а он сказал, что подумает, а на улице шел дождь…
— Сядьте, Бел, — прошептал он, медленно обойдя письменный стол и не сводя с нее глаз.
Лицо ее смертельно побледнело.
— Нет! — вскрикнула она. — Выслушайте меня. — Она отодвинулась, когда он подошел ближе, и продолжила свой рассказ: — Надзиратель знал, что идет дождь, и велел своему кучеру отвезти меня домой. Я решила, что это просто любезность, но он, оказывается, хотел узнать, где я живу. Он спросил, есть ли у меня братья или муж, которые могли бы мне помочь, и я была так глупа, что сказала — у меня никого нет.
— Нет, ангел мой, прошу вас… — умолял он ее еле слышно; на глаза его навернулись слезы — он уже начал догадываться о том, что она хотела ему рассказать.
— Да. Он подкараулил меня ночью, Роберт, и напал на меня. Роберт, ведь я была девушкой. Боже мой, почему он так со мной поступил? — жалобно вскрикнула она, а он быстро шагнул к ней и схватил ее в объятия, нависнув над ней, как плакальщица над покойником.
Она припала к нему, захлебываясь в рыданиях.
— Почему? — всхлипывала она. — Я никому не причинила зла. Почему он со мной так поступил, Роберт?
А он только и смог прошептать, обнимая ее и убаюкивая:
— Милая моя, ну, ну, ну.
Ужас и ярость застилали ему глаза, и голова кружилась так, словно его ударили кувалдой. «Я убью его!»
— Вот почему я стала куртизанкой. Но Люси была обманщицей, и Долф назвал вас обманщиком, и я тоже обманщица, — плакала она. — Я не умею… вчера ночью мне показалось, что я сумею… но дребезжание серебра… Это очень глупо, но оно было так похоже на… эти ужасные ключи, которые он носит
