Алекс с подозрением посмотрел на нее, но не увидел проблеска обычного озорства в серых глазах. Она выглядела подавленной, почти потерянной, однако это лишь сильнее разожгло его гнев, как еще одно свидетельство ужасов этого дня.
— Мне нужно кое-что сказать тебе, — заявил он, — и тебе лучше послушать внимательно, потому что я только один раз коснусь этой темы. — Пробормотав слова благодарности, Алекс взял предложенную ею рубашку, ожидая какой-нибудь реакции на его жесткое заявление. Джинни молчала, и он продолжил тем же тоном: — Ты не только никогда не покинешь лагерь без сопровождения, но и никуда не пойдешь без моего особого разрешения. Если меня не будет в какой-то момент, ты дождешься моего возвращения. Я понятно говорю?
Джинни почувствовала, как первые признаки раздражения пробиваются сквозь пелену пассивности. Да, она никогда не захочет покинуть лагерь, в сопровождении или без, но это должна решать она сама.
— Нет необходимости говорить таким тоном, — сказала она, поворачиваясь, чтобы поднять брошенную им ранее рубашку.
— Есть такая необходимость, — Алекс резко повернул ее к себе. — Я не хочу еще раз пережить такой день. Если ты осмелишься уйти без моего разрешения, тогда, о Господи, я… — Он остановился, не желая высказывать угрозу, которую, как он знал, не сможет выполнить.
— Так что — ты? — переспросила Джинни; искорки прежнего огня появились в ее глазах.
Он вдруг улыбнулся.
— Умный человек, дорогая моя Джинни, не высказывает угроз и не дает обещаний, которые не может выполнить. Пообещай, что сделаешь, как я прошу тебя.
— Я обещаю не покидать лагерь без сопровождения, — медленно сказала она, — и обещаю, что буду говорить тебе заранее, куда иду. Этого достаточно?
— Абсолютно, потому что любой сопровождающий должен иметь мое разрешение проводить тебя, так что это одно и то же. — Брови его насмешливо приподнялись в ожидании вспышки, которая показала бы, что Джинни уже почти пришла в себя. Но вместо этого Джинни подошла и прижалась к его груди; он отнес ее на постель, лег рядом, гладя ее волосы, пока она плакала. В конце концов, обессилевшая, но с чистой душой, она заснула.
Глава 19
Замок Ноттингем оказался серой грозной каменной громадой; на флагштоке развевался парламентский флаг. На стенах замка были и другие, малопривлекательные, украшения, но Джинни теперь почти не замечала отрубленных голов мятежников. В жизни было слишком много тревог, чтобы беспокоиться еще и о давно умерших.
Полк предстояло расквартировать на ночь в замке, а генерал и его офицеры должны были разместиться в городе, в реквизированной гостинице. Алекс договорился об этом на встрече с комендантом замка и подошел к Джинни, которая, попадая в незнакомую обстановку, по обыкновению, тихо сидела в углу, ожидая принятия решения о жилье.
— Цыпленок, мне предстоит многое обсудить с офицерами. Мы будем совещаться до обеда и потом до глубокой ночи. Ты хочешь остаться в замке до вечера? Или отправишься сейчас в гостиницу, поужинаешь и пораньше ляжешь отдыхать?
Джинни нахмурилась. Ее не прельщала идея провести остаток дня в одиночестве, в незнакомой гостинице, в чужом городе.
— Я не хочу мешать, но все же предпочла бы остаться здесь. Если мне можно свободно ходить по лагерю, то у меня есть там дела — несколько солдат нуждаются в помощи.
Алекс кивнул.
— Можешь ходить куда хочешь в пределах замка. Когда придет время обеда, я пришлю за тобой Дикона.
Джинни вышла во внутренний дворик замка. Это была темная, вымощенная камнем площадка, где никогда не появлялось солнце. Солнечные лучи не пробивались через высокие каменные стены, которые, казалось, вечно были сырыми, как и скользкие камни под ногами Джинни. Брезгливо морщась, она пересекла двор и прошла под аркой в более просторный и освещенный двор. Здесь были солдаты, и некоторые из них косились на неожиданное появление молодой женщины среди них. Она подошла к страже у главных ворот, чтобы спросить, где расположился полк генерала Маршалла.
— На дальней стороне центральной башни, госпожа. На западном холме. — Стражник увидел ее растерянное лицо, когда она оглянулась, пытаясь понять, куда же ей идти, и пожалел ее. — Эй! Ты! — Он позвал проходящего мимо капрала. — Этой госпоже нужно в полк генерала Маршалла, на западном холме. Покажи ей дорогу, ладно?
— Благодарю вас. — Джинни улыбнулась стражнику, потом своему сопровождающему, который просто кивнул и направился к одной из круглых башен во дворе. Она почти побежала за ним, а он, похоже, не собирался ради нее замедлять шаг. Они шли по бесчисленным мрачным коридорам, едва освещенным узкими прорезями высоко на стенах. В тяжелых, обитых железом дверях имелись окошки, сейчас закрытые. «Камеры», — подумала Джинни, торопливо следуя за своим провожатым и приподнимая юбки, чтобы не запачкать их об пол, которого явно многие годы никто не мыл. Алекс велел ей не надевать бриджи сегодня, объяснив это тем, что придется находиться среди незнакомых людей, солдат, не привыкших видеть респектабельную даму в таком наряде.
После бесконечных поворотов капрал открыл дверь в конце узкого коридора, и Джинни оказалась снаружи замка, наверху зеленого холма, полого сбегавшего к городу. Склон был уставлен палатками так тесно, что не было видно ни одной травинки, и после мрачного замка этот вид показался Джинни даже веселым. Под привычные уже звуки горна она направилась к палаткам, где развевался флаг с гербом Алекса. Провожатый принял благодарность Джинни коротким кивком головы и ушел в сторону замка.
Находясь среди людей, которых Джинни теперь воспринимала почти так же, как арендаторов и слуг в своем доме, она не заметила, как пролетел целый час. Обрабатывая небольшие ссадины, раздавая серу больным дизентерией, которым ее усилиями по крайней мере не стало хуже, она выслушала много рассказов о семьях, оставшихся дома. Джинни покинула лагерь, когда положение солнца и запахи готовящейся пищи подсказали, что приближается ужин. Никто не предложил проводить ее обратно в замок, и Джинни пришлось смириться с тем, чтобы одной, полагаясь на память, пробираться по бесконечным переходам.
В одном из пустынных коридоров она вдруг услышала знакомый звук, к которому, несмотря на его частую повторяемость, не могла привыкнуть. Она остановилась у двери с тяжелым засовом и приложила к ней ухо. Стон снова повторился, тихий, но безошибочно узнаваемый. Встав на цыпочки, она приоткрыла смотровое окошечко, но оно было слишком высоко, и она увидела лишь противоположную стену. Опять раздался стон, но на этот раз Джинни услышала слова, хотя и нечеткие, но все же понятные:
— Будь прокляты твои глаза, ты, несчастный мерзавец! Входи или убирайся со своей черной душонкой от двери и дай мне спокойно умереть. — Обитатель камеры, очевидно, услышал звуки и решил, что это его тюремщик.
Джинни потянула засов. Он был тяжелым и давно не смазывался. И пока она возилась с ним, в сырой тишине скрежет железа звучал в ее ушах, словно звон церковных колоколов. Наконец дверь открылась с протестующим скрипом, и Джинни замерла на пороге, привыкая к темноте, сморщив нос от жуткого запаха нечистот.
— Какой дьявол… — Мужчина в лохмотьях, лежавший на грязной соломенной подстилке у стены, с трудом приподнялся на локте. Каждое движение явно причиняло ему огромную боль, но голубые глаза все еще гневно вспыхивали. — Нет, не дьявол, — сказал мужчина, снова опускаясь на подстилку. — Я, очевидно, ближе к смерти, чем думал. Это за мной ангел явился.
— Нет, не ангел, — сказала Джинни, входя в камеру и ставя корзинку у подстилки. — Человек из плоти и крови, уверяю вас. Где у вас болит?
— Только не говорите мне, что, оставив меня гнить в этой поганой дыре целых пять дней, они вдруг решили прислать мне сестру. — Мужчина засмеялся, потом закашлялся, и струйка крови потекла из уголка его рта. — Чтобы кавалер прилично выглядел на виселице, да? Чтобы красиво болтался на веревке… — Он снова закашлялся.
