ночь — какие-то ритуальные учения? Питер говорил, что Алекс Маршалл — блестящий командир, знающий, как поддержать боевой дух и сохранить свои войска в отличном состоянии.
В кухне тоже никого не оказалось, но остатки хлеба, масла и сыра на столе свидетельствовали о том, что здесь ужинали. Джинни взяла из корзины яблоко и грушу, отрезала кусок сыра и тихо проскользнула вверх по лестнице к своей комнате. Дверь в нее была распахнута. Но Джинни точно помнила, что закрывала ее, уходя из дома! Она сделала это по привычке, но и заявляя свое право хотя бы на эту часть дома, занятого чужаками.
Заперев за собой дверь, Джинни вздохнула с облегчением. Все-таки она была в собственной комнате, среди своих вещей, знакомых ей с детства; в комнате, дававшей ей уединение и защиту от всего, что происходило за ее порогом. Комната всегда была ее пристанищем, где она могла выплеснуть свое возмущение из-за несправедливых ограничений, выплакать горе и обиду после наказания, нарисовать в воображении волшебную страну, чьи очертания и порядки можно было менять по своему усмотрению, как подсказывала ее фантазия; где она могла с восхитительной таинственностью размышлять о том, как устроено ее тело.
Молния, сверкнувшая над морем, на мгновение осветила комнату, и немедленно последовал раскат грома. Гроза бушевала прямо над головой, полил дождь, и Джинни подбежала к окну, чтобы закрыть его. Инстинктивно она помолилась за тех, кто находился сейчас в море. Дитя моря, она относилась к воде с огромным уважением, свойственным человеку, хорошо знакомому с коварством морской стихии.
Громкие мужские голоса внезапно разнеслись по дому, и, сама не зная, зачем она это делает, Джинни сбросила с себя одежду, свалив ее небрежной кучкой у окна, натянула ночную рубашку и прыгнула в кровать, не придавая значения тому, что не расчесала волосы, не вымыла руки и не привела в порядок ногти, под которые забились грязь и песок после лазания по горной тропе. Скорый ужин так и остался лежать на подоконнике нетронутым.
Сапоги прогремели по лестнице, вдоль коридора и остановились у ее двери. Ручка повернулась и встретила сопротивление железного ключа. Раздался несмелый стук, и незнакомый голос спросил: «Госпожа Кортни?»
Джинни уставилась в темноту, раздумывая, следует ли ей отозваться или притвориться спящей. «Спящей», — решила она. Тогда меньше придется объяснять, а сейчас она нуждалась в уединении и покое. Покой и уединение помогли бы ей прийти в себя и прогнать прочь мысли об Алексе Маршалле. Она сумела бы сосредоточиться на планах побега и думала бы о спокойном будущем, оставив все нынешние потрясения позади.
Она промолчала и услышала, как шаги удаляются по коридору. Где-то в саду прозвучал горн, сигналя, видимо, о завершении учений. В замке наступила странная тишина. Не тишина пустого дома, к которой она привыкла, а настороженная тишина, возникающая, когда большая группа людей затихает в ожидании. В ожидании чего? Сердце Джинни забилось, и только мысль, что дверь заперта, утешала ее. Она лежала, чувствуя утомление, которое было не просто усталостью, оно не давало забыться сном.
Внизу, в столовой, Алекс Маршалл выслушал своего адъютанта, юного Дикона Молфри, который доложил, что скорее всего госпожа Кортни находится у себя в комнате и спит. Полковник выслушал двадцатилетнего лейтенанта с непроницаемым выражением лица, в ответ лишь кивнул и отпустил его. Алекс чувствовал себя глупо. Исчезновение Вирджинии породило в нем непонятный страх, который каким- то образом затмил весь его здравый смысл. Он сделал ее пленницей, поддавшись странной прихоти, раздраженный ее резкостью, холодными насмешками и бесстрашием, с которым она бросала ему вызов. Но была и другая причина. Его побудило на этот шаг восхищение ею, абсолютная уверенность в том, что она не похожа ни на одну из женщин, которых он встречал. Алекс чувствовал, что просто не может выставить за порог одинокую женщину — беззащитную и отважную одновременно. И он взял на себя ответственность за Вирджинию Кортни, тем самым обнаружив в себе еще нечто — тоску, которую он, солдат, преданный цели и принципам, никогда не впускал в свою жизнь. Он был столь же опытен в жизненных вопросах и в желаниях тела, как и любой из его круга, давая себе волю, как только представлялась возможность, но он всегда мог контролировать потребности плоти, обходиться без женщины столько, сколько было необходимо. Сейчас же, всего за несколько коротких часов, он утратил всякую осторожность, все здравомыслие. Его воля была почти сломлена молодой женщиной, чей язык был, как жало пчелы. Врагом, который и насмехался над ним, и боролся с собой, но все же уступал такому же огню, который пожирал и его.
Он стоял у окна, уставившись на струи дождя, вслушиваясь в завывание ветра, чувствуя его свистящее дыхание через щели в оконной раме. Его люди обыскали дом и поместье, но не нашли ее. Значит, она нарушила приказ. Она находится под опекой представителя парламента. Поэтому он должен поступить соответственно. Только тогда он сможет исправить свою ошибку и доказать и себе, и своим подчиненным, что поспешный поиск этой ночью был вызван серьезными военными причинами и не имел никакого отношения к желанию измученного будущего любовника найти непослушную будущую любовницу.
Алекс решительно прошел к двери.
— Дикон?
Лейтенант немедленно появился.
— Распорядитесь расставить часовых у всех выходов из дома. Отныне госпоже Кортни не разрешается покидать дом с заката до рассвета. Если она попытается нарушить запрет, ее следует привести ко мне.
Дикон отдал честь и отправился выполнять поручение. Полковник не тот человек, который терпел бы нарушение устава, и если хозяйка дома пренебрегла его приказом, она так же будет отвечать за последствия, как и любой другой его подчиненный.
В конце концов, Алекс сам направился наверх. Дом уже затих, солдаты и офицеры отпущены отдыхать. У двери Вирджинии он остановился. Почему он так уверен, что она не спит? «Она имеет право узнать о комендантском часе, — решил он. — В противном случае завтра она может оказаться в неловком положении». Он тихо постучал в дверь.
— Вирджиния, я должен поговорить с вами.
Джинни слышала тихий голос, аккуратный стук и поняла, что ждала именно этого. Ее голос задрожал, когда она произнесла в ответ:
— Что вы хотите мне сказать, полковник?
— Отворите, — ответил он. — Я не хотел бы разбудить весь дом своим криком через массивную дверь.
Джинни соскользнула с кровати, глубоко уверенная в неизбежности того, что должно произойти, и надела халат, прежде чем повернуть железный ключ в двери.
Маршалл шагнул в комнату. Он намеревался сделать свое сообщение на пороге — разве нет? — но вдруг осознал, что тихо закрывает за собой дверь. Джинни испуганно отступила, а в глазах ее была та же мука, что и в его. Может, именно поэтому ей стало страшно. Алекс и сам боялся.
— Где вы были? Мои люди всюду искали вас.
— Меня! — Джинни с облегчением ухватилась за эти слова. — А я решила, полковник, судя по бурной деятельности, что вы обнаружили засаду кавалеров под кустом крыжовника.
Алекс чиркнул кремнем о трутницу и зажег свечу на каминной полке.
— У вас песок между пальцами ног, — заметил он, и она вспомнила его слова, сказанные в молочной, что если он не будет ссориться с ней, то ей будет трудно воевать в одиночку. — Очень красивые пальчики, — продолжил он, зачем-то нахмурившись, — несмотря на то, что грязные.
— Я была на берегу. — Однако что за разговор? Она оправдывается или отвечает на вопрос человека, пленницей которого стала?
— Берег не входит в пределы имения, Вирджиния. Вы нарушили данное вами обязательство.
— Я не подумала об этом в таком смысле. Пляж и пещера всегда были моими. Я плаваю по заливу с тех пор, как научилась ходить. — Еще не договорив, Джинни спохватилась, как много эти слова могли раскрыть ему. Она сказала этому человеку, что плавает по морю. Он очень легко поймет, каков наиболее вероятный путь для ее бегства.
Но вопреки ее мыслям Алекс подошел к ней и взял за руки.
— Что еще ты умеешь, моя неукротимая маленькая мегера с запачканными песком пальчиками, кроме борьбы с захватчиком и с морем?
Перед Джинни пронеслась вся ее жизнь, лишенная страсти, жизнь, в которой есть место только
