коммивояжеров, увлеченно болтавших в соседней кабинке, не заметили его ухода. Один из них, отхлебнув из бокала, откинулся на спинку стула и вдруг вздрогнул, разлив по столу напиток. Его товарищи не поняли происходящего и рассмеялись. Тому же было не до смеха.
— Черт подери! — удивленно произнес он. — Меня что-то кольнуло. — Он повернулся в кресле посмотреть вниз.
Трое других окружили его и увидели, что из набитой конским волосом спинки стула торчит кончик лезвия.
— Ну, Джек, конец тебе, — сказал один из коммивояжеров, мужчина с пышными свисающими усами, делавшими его похожим на моржа. — Похоже, это коготь Железной Леди.
— К черту твою Железную Леди! — отозвался пострадавший и встал, чтобы заглянуть в соседнюю кабинку.
Там сидел седоволосый мужчина со строгим лицом, который, как они заметили, прихрамывая зашел в паб минут сорок — сорок пять назад. Сидел он спиной к ним, голова его упала на грудь. Трость его была разложена. Ножны лежали на столе, а ручка с лезвием торчала в груди. Кончик его и поранил коммивояжера.
Полтора десятка шагов понадобилось Джеймсу Каспару, чтобы пересечь аллею и скрыться в дверях театра. Молчун захлопнул за ним дверь и по извилистым узким коридорам, мало кому известным путем, провел к боковой кулисе. Следуя за ним, Каспар на ходу сбросил сюртук, шарф, отстегнул воротничок рубашки. Позже Молчун подобрал все и спрятал. Каспар отстегнул запонки, сдернул рукава. Все это тоже полетело на пол. Сделав еще пять шагов, пара оказалась у двери, за которой уже виднелась сцена. Каспар провел руками по волосам, взъерошив их, сделал в меру радостное лицо и стал похож на человека, несправедливо обвиненного в конце первого акта, но благодаря интуиции и титаническим усилиям шестидесятилетнего детектива с обвислыми щеками, в сединах и корсете, возвращающегося к жизни и вновь обретающего достоинство.
На сцене Уитлок только-только успел произнести первый монолог — длинный, на целую страницу, посвященный страдающей Луизе, настолько трогательный и многозначительный, что после него публика, как правило, вскакивала и гремела аплодисментами. Иначе и быть не могло — ведь по сюжету Луиза считала, что ее возлюбленного повесили. Он же возвращался к ней живой и невредимый, и девушка вновь расцветала.
Коверный, не видя на сцене Каспара, уже набрал воздуху, чтобы своими жизнерадостными сообщениями заполнить ожидаемую паузу, но в этот самый момент на сцену вылетел Каспар, так стремительно, словно кто-то вытолкнул его из-за боковой кулисы. Он сбросил с головы капюшон, под которым скрывался в роли таинственного нищего, мелькнувшего в окне в середине второго акта — как часть великолепного плана, сработанного детективом с целью усыпить бдительность истинного преступника и заставить его выдать себя, — и, раскинув руки, принял в свои объятия Луизу, бросившуюся к нему и павшую ему на грудь с такой силой, что Каспар пошатнулся. Оставив счастливую пару, Уитлок неторопливо выступил вперед, готовый порадовать публику новыми детективными откровениями.
Сэйерс вернулся в дальнюю часть зала, откуда ушел некоторое время назад. Он не разделял восторга свистящей и орущей толпы, на сердце его лежал камень. Причиной его уныния стал короткий разговор с Луизой в минутном перерыве между первым и вторым действиями.
Девушка торопливо подошла к нему.
— Том, — сказала она.
— Что, Луиза?
— Я хочу кое-что спросить вас.
— Пожалуйста. Для вас — что угодно.
— Как вы думаете, я могу нравиться мистеру Каспару?
Сэйерс застыл на месте, не проронив ни слова.
— Том, вы меня слышите?
— Вы всем нравитесь, Луиза, — выдавил он.
Поздним вечером, когда спектакль уже закончился, зрители разошлись и актеры покидали театр, путь им преградили полицейские. На противоположной стороне улицы стояли два фургона, возле них тоже толпилось немалое число полицейских. Они быстро окружили здание и начали отсекать любопытных. Для лучшего освещения зажгли дополнительные фонари, в здание вбежали люди с носилками и простынями. Репортер «Сэлфорд кроникл», на ходу пытаясь отделить факты от вымысла, опрашивал стоящих на тротуаре припозднившихся зрителей и зевак, ничего не видевших и не слышавших, но охотно делившихся своими фантазиями. Из сбивчивых рассказов ему удалось выяснить, что из-за какой-то женщины между кем-то произошла то ли драка, то ли дуэль, что в деле замешана шайка, орудующая на Риджентс-роуд, что в схватке в театре погибли двое, а в близлежащем пабе распоясавшиеся хулиганы устроили массовую резню. Какой-то пьяница наткнулся на нож. Матросы насмерть бились с местными. Кто-то подсказал, что шайку на Риджентс-роуд возглавляет Билл Свирепый Бык. Вскоре любовь к грошовой «желтой прессе», воображение и жажда дать интервью довели собеседников репортера до истерики.
Сэйерс посчитал своим долгом побыстрее увести от театра женщин.
Каспара нигде не было видно.
Глава 11
Прежде чем отправиться на вокзал и сесть на поезд, Себастьян Бекер зашел в церковь, впервые за довольно продолжительное время. Она оказалась открытой. Серое предрассветное небо было мрачным, и ему вдруг захотелось побыть наедине с самим собой. Он вошел внутрь, закрыв за собой дверь на металлический засов, прогремевший под высокими сводами словно выстрел.
Себастьян подумал, что, наверное, совершил ошибку. Одного взгляда на внутреннее убранство ему хватило, чтобы вновь, как и раньше, когда он входил сюда еще ребенком, ощутить ужас и подавленность, оставившие страшный след в его душе, не стершийся и поныне. Мир католической церкви оставался прежним, сущность его не менялась. В Кельнском ли соборе, в крошечной ли миссии в Калифорнии — он был все тем же: свечи и позолота, полутьма и таинственность.
И еще страдания. Всегда страдания. В каждом изображении, в каждом гимне и молитве; привносил же их сам Бог, говоривший по-латыни, а нес Христос, не похожий ни на одного еврея, когда-либо виденного Себастьяном. Будто истинного Христа для церковных целей было недостаточно и они изобрели своего.
Бекер быстро преклонил колена. Он помнил процедуру творения молитвы, хотел бы сократить ее, но не знал как. Привычные действия глубоко укоренились в нем — он понимал, что застынет и не сможет продолжать молитву, если что-то пропустит и не исправит допущенную оплошность. Помолившись, Себастьян присел на первый ряд скамеек, с краю. Места эти предназначались для прихожан из одного района. Вокруг высокого алтаря горели лампады, не угасающие ни днем, ни ночью. За алтарем в резной раме висела громадная картина эпохи Возрождения. В полутьме он едва различал ее. Перед ней сиял крест, золотой, но не исключено, что латунный, — издалека определить было невозможно. Себастьян почти вызывающе посмотрел на него, отказываясь не только молиться, но и признавать саму необходимость молитвы.
«Тогда зачем же я пришел сюда?» — подумал он.
Новость, пришедшая ночью, ошеломила его. Тернер-Смит не просто умер, а погиб. Его убили. Внутри у Себастьяна все сжалось и похолодело, он никак не мог примириться с мыслью, что шефа, которого так любил и уважал, больше нет. Бекер корил себя за то, что не остановил его и не бросился в погоню за преступником. Тогда Тернер-Смит остался бы жив. Но тогда скорее всего его судьбу разделил бы Себастьян. Либо, поведи он себя иначе, напал на след преступника.
Возможно, шеф и наставник как раз и напал на его след, выявил нечто такое, что приближало финал расследования. Коли так, то его открытие и трагическая смерть явно связаны между собой. Однако эта
