Когда другие актеры о каком-либо отрывке сцены отзывались как «мечта» или «жемчужина Фауста», она чувствовала себя неуютно. Луиза завидовала легкости, с какой ее коллеги по труппе бросались такими словами. Большинство из них много лет либо играли в хороших театрах, либо часто гастролировали. Луиза сознавала, что если она не хочет запереть себя в клетке одной-единственной пьесы, то лучшей возможностью для нее расширить свой репертуар пока является чтение.
Она приблизила книгу к самому носу, на котором сидели крошечные очки в тонкой металлической оправе. Когда-то они принадлежали ее тетушке, ныне — покойной. Луиза наткнулась на них, прохаживаясь после похорон по тетушкиным комнатам, из любопытства примерила и приятно удивилась — в них она видела намного лучше. Вообще-то она надела их лишь для того, чтобы посмотреться в зеркало и оценить свой вид в очках, она и не подозревала, что видит неважно и что очки ей просто необходимы. Она забрала их и теперь надевала при чтении. Никто в труппе не знал, что она ими пользуется. Очки стали ее секретом. Но Луизу иногда охватывало ощущение вины. Нет, не потому, что она пользуется очками, а из-за сделанного ею смущающего открытия, заставившего ее носить их.
Услышав слабый скрип дверных петель, Луиза подняла глаза и посмотрела поверх книги. Заметив в дверях Каспара, она быстро сорвала очки и сунула их под чехол, накрывавший кресло.
Ей показалось, что Каспар не заметил ни ее движений, ни мелькнувшего на лице смущения. Голова его была опущена, выглядел он удрученным.
— Мистер Каспар, это вы, — пробормотала Луиза.
Каспар поднял руку.
— Простите меня, я не думал, что тут кто-то есть. Не буду вам мешать.
— Вам совершенно не обязательно уходить.
Каспар замотал головой.
— Я не смею находиться рядом с вами. Не хочу причинять вам боль. — Он повернулся, показывая, что собирается покинуть Луизу.
— Постойте! — воскликнула она, откладывая книгу.
Каспар замер.
— Что я могу сказать вам, Луиза? Мне стыдно, что я принадлежу к тому же полу, что и Сэйерс.
— Вы не несете ответственности за его преступления.
— И тем не менее я в полном отчаянии.
— Почему?
Каспар пересек комнату, скромно, будто стесняясь, сел на самый краешек кресла напротив Луизы.
— Ведь теперь ваше отношение ко мне омрачено мыслями о Сэйерсе, о его гнилой натуре и извращенных страстях. Представляю, что вы обо мне думаете. — Он понурил голову.
Луиза немного подумала, затем ответила, тщательно взвешивая каждое слово:
— Я думаю, есть страсти вполне естественные и прекрасные, которые славят Бога и наш путь.
Он пристально взирал на нее с выражением растущего удивления, словно в кромешную темноту она неожиданно внесла яркий свет.
— Хотел бы я вам поверить, — отозвался он.
Он произнес эти слова настолько искренне, что Луиза решила — перед ней сидит человек, которого она способна переубедить.
В этот же день, поздним вечером, Сэйерс нашел себе пристанище на балке, в сложной конструкции под одним из железнодорожных мостов, где его никто не мог увидеть. Сквозь просветы Том разглядывал крыши домов, улицы, залитые светом газовых фонарей, далекие едва заметные дымки, шедшие из каминных труб, поднимавшийся от воды пар, постепенно заволакивавший небо, превращавший яркие звезды в мутные пятна. Сэйерс ежился от холода, потуже запахивая пальто, украденное им в пивной и пропахшее пивом, стараясь отогнать растерянность и чувство жалости к себе и сконцентрироваться на более важных проблемах, стоящих перед ним.
Он обрадовался, когда, ощупав руку, не обнаружил в ней переломов. Просто новая травма, полученная в драке с полицейскими, разбередила старую, но он успокаивал себя тем, что скоро боль уймется.
Том не представлял себе, как ему поступать дальше. Куда идти? Друзей, если не считать Лили Хейнс, у него здесь не было, но и загружать ее своими проблемами он не хотел. Понимая, что ему нужно уехать — в Лондон например, — он не мог заставить себя бежать по одной-единственной причине: Том боялся за Луизу.
В труппе был сумасшедший и находился рядом с ней. Сэйерс не сомневался, что это Джеймс Каспар должен сидеть в кандалах. Это он, повинуясь своим противоестественным наклонностям, убивал нищих и бродяжек. Очевидно, что Артур, недовольный постоянными придирками и оскорблениями со стороны Каспара, просматривая в течение нескольких месяцев местные газеты, заметил ряд фатальных совпадений. Наверняка мальчик жаждал отомстить актеру за свои мучения, передал в полицию вырезки из газет и тем самым подписал себе смертный приговор.
Бекер упоминал о какой-то записке, посланной за кулисы Клайвом Тернер-Смитом директору театра. Кто-то вернул ее ему якобы с ответом от Сэйерса. С ответом, означавшим для Тернер-Смита смерть. Сэйерс не видел никакой записки. Значит, кто-то перехватил ее и ответил от его имени.
Неужели Каспар так крепко сдавил Уитлока, что тот передал записку ему, а не Сэйерсу? Если да, то вывод отсюда следовал только один — Уитлок прекрасно понимал, чем и кому грозит приезд Тернер-Смита. Таким образом, он был отлично осведомлен о преступлениях Джеймса Каспара. Вспоминая слезоточивую сцену в холле пансиона, Сэйерс признал, что недооценил актерские способности Уитлока. Он потрясающе сыграл сочувствие — гораздо лучше, чем на сцене.
Каспару ничего не стоило загримироваться под Сэйерса и прийти на встречу. Во втором акте «Пурпурного бриллианта» на сцене актер появлялся всего один раз, в образе таинственной фигуры, закутанной в плащ, с закрытым капюшоном лицом. В этом месте кто-то из зрителей обязательно взвизгивал от страха, а позже, когда тайна раскрывалась, раздавались аплодисменты и радостные крики. В любом случае таинственную фигуру сыграть мог кто угодно. Каспар легко улизнул из театра минут на двадцать, вернулся, и его отсутствия никто не заметил. Позднее, уже в пансионе миссис Мак, ему нужно было только улучить момент, чтобы спрятать тело убитого Артура в комнате Сэйерса.
Мост задрожал, наверху пронесся мощный паровоз. Сначала Сэйерс услышал грохот, затем его окутали клубы дыма, огненным дождем посыпались искры. Сырой воздух наполнился знакомым запахом угля и пара, вызвав у Сэйерса воспоминания о переездах, гастролях, заказах билетов и мелких скандалах при распределении мест в купе. В нескольких ярдах от него, потерянного, одинокого, кипела жизнь.
Где-то вдали раздался бой часов, но из своего убежища он их не видел. Сосчитав удары, Том подумал, что скоро начнется второе действие «Пурпурного бриллианта». Сэйерс обхватил голову руками, откинулся на каменную кладку и закрыл глаза.
Несколькими часами раньше Том попытался приблизиться к пансиону, подальше угла улицы не пошел. Прячась в тени, он разглядел у дверей силуэт полицейского. Подняв воротник пальто, Сэйерс прошел мимо дома. На Ливерпуль-стрит наблюдалось то же самое — вокруг театра ходили констебли. Дождавшись окончания вечернего представления, Сэйерс проводил глазами кебы, развозившие женщин по домам.
Том искал способ предупредить Луизу об опасности. Он понимал, что она едва ли станет слушать его, но надеялся убедить.
Даже сейчас, опозоренный, избегающий посторонних взглядов, Том оставался ее верным слугой.
Дневной спектакль труппа давала словно в полусне, что многим зрителям показалось странным, к вечеру же слух о происшедших утром событиях в пансионе распространился по всему городу. К семи часам зал театра набился до отказа, атмосфера была накалена до предела. Труппа оказалась в центре нездорового внимания — казалось, все жители города стремились поглазеть на нее.
Открывая действие, Галлифорд, в гриме и костюме своего комического героя Билли Дэнсона, до крайней степени взволнованный, нервно ходил взад-вперед за кулисами. Рабочим и декоратору пришлось
