Луиза в ужасе смотрела на него.
— А что мне оставалось делать? Считать тебя падшей? Отвернуться от тебя? Каспар разрушил твою жизнь. Уитлок использовал тебя в своих целях. Луиза, ты не потеряна. Ты видишь себя проклятой и не заслуживающей прощения. Я знаю каждый твой шаг с момента гибели Каспара. Подумай — если я мог простить тебя после того, как ты столкнула меня под поезд… Если я переношу позор и обвинения в убийствах, которые не совершал… Если я могу жить в грязи, но прощать и любить тебя… Я не требую взаимности, прошу всего лишь не отвергать моих попыток переубедить тебя.
Она открыла рот, собираясь что-то ответить ему, но смолчала. Луиза отвернулась, руки ее взлетели к губам. От волнения у нее перехватило дыхание, она жадно хватала воздух, лицо ее снова угрожающе побледнело.
Она покачнулась и, не успей Сэйерс подхватить ее, упала бы с кресла. Он прижал ее к себе, точно так же как когда-то давно, в поезде, только теперь и она потяжелела, да и он потерял былую расторопность.
Люди с недоумением поглядывали на них. Сэйерс подумал, что им нужно немедленно исчезнуть отсюда. Он торопливо понес Луизу через узкий переход, расположенный позади лож.
Толкнув ногой первую попавшуюся дверь, он вошел в ложу, устроил Луизу на одном из четырех богато украшенных широких кресел.
Ложи предоставляли больше уединения, чем открытая галерея, их отделяла мелкая решетка и тяжелая бархатная портьера, висевшая вверху и опускавшаяся при помощи витого шнура с кисточкой.
Когда через пару минут Луиза начала приходить в себя, Сэйерс сказал ей:
— Извини, мне пришлось ослабить тебе корсет.
— Платье немного мало, — прошептала Луиза.
— Мой фрак тоже мне мал. Взял его напрокат, а сюда проник под видом официанта.
— Мы с тобой два жалких мошенника, — усмехнулась Луиза. Внезапно лицо ее оживилось. — Ослабил корсет, говоришь? А было время, когда ты стеснялся не только дотронуться до меня, но даже в глаза заглянуть.
— Ярмарочное житье кого угодно лишит стеснительности, — ответил он. — С год назад я выловил в реке трех совершенно пьяных и голых женщин. Спас их. Выпили и полезли купаться, на Рождество.
— Да? И что они делали в воде?
— Потом они заявили, что просто решили немного порезвиться, но, по моему мнению, тонули.
— Они отблагодарили тебя?
— Еще как. Сначала обложили такими словами, каких я и от грузчиков не слыхивал, а потом две из них пожаловались на меня своим мужьям — сказали, будто я к ним приставал. Хорошо хоть в суд не потащили — доказательств не было. Но ярмарку нашу из города все-таки выперли.
Луиза, вздохнув, опустила глаза.
— Если бы не я, ты бы продолжал спокойно жить дальше. Как бы я хотела заслужить твою любовь…
— Какая разница — старая жизнь, новая жизнь? — отозвался Сэйерс. — Ничто не стоит на месте. Ты считаешь себя потерявшей душу, но разве твой внутренний голос не говорит тебе обратное? Или ты не слышишь его?
Оркестр прекратил играть вальс и грянул патриотическую песню. Внимание присутствующих приковалось к сцене.
— Я сохранила имя Мари Д’Алруа вынужденно, поскольку оно вписано в документы, которыми собираюсь воспользоваться. По глупости я надеялась покончить с кочевой жизнью, осесть где-нибудь. Только роль Странника не позволяет этого сделать. Проклятие его и состоит в вечном перемещении с места на место, — сказала Луиза. — Роль Странника берешь на себя в момент ненависти к себе; и только когда он проходит, начинаешь сознавать, что зашел слишком далеко и обратного пути уже нет.
— Ошибаешься, есть. Один мой друг убежден — договор, подписанный Странником, есть только плод воображения. Настает день, и фантазия начинает таять.
— Что нам с того, Том? Мы дети нашего времени.
— Какого времени, Луиза? Ты — прошлого, а я — завтрашнего. Да, ты права, мы всего лишь пара жалких обманщиков.
Вспыхнула разноцветными огнями рампа, осветив живописное изображение. Зал зааплодировал. Сэйерс мельком взглянул вниз, увидел морские волны, корабли, и на одном из них — Наполеона.
Под нарастающий звук приветственных возгласов Луиза произнесла:
— Когда влюбилась в Джеймса Каспара, я отлично знала, что натура его испорчена. После его смерти я продолжала падать. Позднее ко мне пришло ощущение потерянной души.
— Потерянной для кого? — спросил Сэйерс. — Во всяком случае, не для меня. За все последние годы не было и часа, когда бы я думал о тебе как о пропащей.
— Я убила человека.
— Непреднамеренно. Не поверю, чтобы ты сознательно лишила его жизни. Луиза, назови мне хотя бы одного, кого ты убила, желая его смерти.
Она долго не отвечала. Взгляд ее был прикован к сцене, а лицо оставалось бесстрастным. Какие мысли блуждали в ее голове, о том Сэйерс не догадывался. Он не мешал ей думать. Внизу разворачивалась картина военных действий, в которые, помимо французской армии, была вовлечена и испанская. Внезапно над войсками взвилось гигантское знамя Соединенных Штатов, а под ним фигура воина. Оба символизировали непобедимый дух Америки.
— Мне известны условия игры, — продолжал Сэйерс. — И я знаю, как они умирали. Ты не стремилась их убить, но в твоем рискованном представлении случается и такое — ведь те, кто обращается к тебе, ищут удовольствий в страданиях и боли. Следовательно, они и принимают на себя все последствия.
— Том, — возразила Луиза, — я уже сказала тебе, что полюбить тебя не могу. Во мне погибла сама способность любить. Хотела бы я, чтобы между нами все сложилось не так. — С этими словами она посмотрела на него, и он понял значение ее взгляда.
Хотя Сэйерс никогда никого не любил, кроме Луизы, он не чурался женской компании, охотно участвовал в пикниках, частенько заканчивавшихся постелью.
— О чем ты? — спросил он, ожидая подтверждения своей догадке.
Она прикрыла глаза, вспоминая.
— Есть страсти не греховные, а естественные, славящие Бога и избранный нами путь во имя его, — медленно произнесла она и открыла глаза.
— Прямо здесь? — спросил он.
— А почему нет?
— Но, Луиза, я не хотел бы…
— Что здесь плохого?
— Мне кажется, ты ничего ко мне не чувствуешь.
— В том-то и состоит моя беда, но это ничего. Важно то, что никто и никогда не любил меня так, как ты. А что я чувствую, я и сама не знаю.
На сцене актер в образе Джеймса Монро, держа в руках свиток договора, выразительно зачитывал его. Луиза встала и, дернув за шнур, опустила бархатную портьеру, расправила ее по всей ширине ложи, скрывая ее от всего театра. Громадный зал внезапно уменьшился до размеров крошечного приватного кабинета. Сделалось темно. Узкая полоска света проникала в ложу снизу, оттуда, где портьера не касалась пола, да из щели, образованной неплотно закрытой дверью.
Она стояла у портьеры, словно тень в царстве теней.
— Подожди, — прошептал Том. Встав с кресла, он направился к двери, прикрыл ее и задвинул изящную позолоченную щеколду.
Затем Сэйерс повернулся к ней.
— Луиза, ты знаешь, я ни в чем не могу отказать тебе, но если ты собираешься всего лишь вознаградить меня, то уж лучше я пойду отсюда.
— Том, — позвала она. — Не вознаградить тебя я хочу, а возродиться с твоей помощью, ведь ты же сам говоришь, что душа моя еще жива. Сделай так, чтобы я поверила в это. Верни меня к жизни. Кроме
