деревце, которое вон там в углу почти склонилось до земли? Оно бы тоже росло прямее».
Старик усмехнулся и ответил: «Это вы, сударь, по-вашему рассуждаете, и ясно видно, что садоводством вы не изволили заниматься. То дерево уже старое и искривлено, его уж никто не выпрямит. Деревья можно выправлять, только пока они молоды». — «Значит, это то же, что с вашим сыном, — сказал приезжий. — Кабы вы его выправили, пока он был молод, он бы, может быть, и не убежал от вас. А теперь, пожалуй, тоже окреп и искривился?» — «Конечно, — ответил старик, — ведь уже много времени прошло с тех пор как он ушел. Должно быть, изменился с тех пор». — «А узнали бы вы его, кабы он к вам теперь явился?» — «Едва ли узнал бы я его в лицо, — сказал мужик, — но есть у него родимое пятно на плече вроде боба».
Когда он это проговорил, приезжий снял с себя верхнее платье, обнажил плечо и показал мужику родимое пятно в виде боба на своем плече.
«Боже ты мой! — воскликнул старик. — Неужели ты точно мой сын? — И любовь к своему детищу шевельнулась в сердце его. — Но как же ты можешь быть моим сыном, — добавил старик, — когда ты такой большой барин и живешь в богатстве и изобилии? Каким же образом ты этого достиг?» — «Ах, батюшка, — вздохнул сын, — молодое деревце не было ни к какому колу привязано, оно кривым и выросло, а теперь уж и состарилось — его не выпрямишь. Вы спрашиваете, как я всего достиг? Я сделался вором. Не пугайтесь: из воров я мастер. Для меня не существуют ни замок, ни задвижка; что я пожелаю иметь, то уже мое. И не подумайте, чтобы я крал, как обыденный вор; я беру только от избытка у богачей. Бедные люди от меня не страдают: я скорее сам им дам от себя, нежели возьму у них. Точно так же я не трогаю того, что могу получить без труда, без хитрости и умения». — «Ах, сынок, — огорчился отец, — все же мне твое ремесло не нравится; вор — все же вор, и я могу тебя уверить, что это добром не кончится».
Повел он его к матери, и, услыхав, что это ее сын, она стала плакать от радости. А когда он признался ей, что сделался вором-мастером, она стала плакать еще сильнее. Наконец она сказала: «Хотя он стал вором, а все же он мне сын, и я рада, что удалось еще раз его увидеть».
Вот и сели они у дверей домика, и сын еще раз поел с ними той грубой пищи, которую он давно уже не пробовал. Отец сказал при этом: «Вот если бы наш господин граф, что в замке там живет, узнал, кто ты таков и чем занимаешься, так он не стал бы тебя на руках качать, как в тот день, когда был твоим крестным у купели, а заставил бы тебя покачаться на веревочной петле». — «Не беспокойтесь, батюшка, он мне ничего не сделает, я свое дело тонко знаю. Я вот думаю сегодня сам к нему заглянуть, не откладывая в долгий ящик».
Когда завечерело, мастер-вор сел в свою карету и поехал в замок. Граф принял его весьма вежливо, потому что счел его за человека знатного.
Когда же приезжий объяснил, кто он, граф побледнел и на некоторое время смолк.
Наконец он сказал: «Ты мне крестник, поэтому я сменю гнев на милость и обойдусь с тобой мягко. Раз ты хвалишься, что ты вор-мастер, я испытаю твое искусство. Если ты испытания не выдержишь, награжу тебя двумя столбами с перекладиной и придется тебе плясать на веревке под карканье воронов». — «Господин граф, — ответил мастер-вор, — придумайте три испытания какой угодно трудности, и, если я вашу задачу не разрешу, тогда делайте со мной все, что вам угодно».
Граф на несколько минут задумался, потом сказал: «Ладно! Прежде всего, ты должен увести моего парадного коня из конюшни. Затем из-под меня и моей супруги ты должен во время нашего сна выкрасть простыни с постели, да так, чтобы мы не заметили, да при этом еще снять с пальца у моей жены ее обручальное кольцо. В-третьих, наконец, ты должен украсть священника и причетника из храма. И если хоть одно из этих испытаний не выдержишь — качаться тебе на виселице. Запомни хорошенько, ведь тут речь о твоей голове идет».
Мастер отправился в ближайший город. Там он купил одежду у старой крестьянки и нарядился бабой. Еще он размалевал себе лицо и рябины нарисовал, так что никто не смог бы его узнать.
Затем он наполнил бочонок старым венгерским вином, в которое подмешал очень сильное усыпительное зелье.
Взвалив бочонок себе на спину поверх котомки, мастер, переваливаясь и ковыляя, направился к графскому замку.
Было уже темно, когда он туда добрел. Он присел во дворе на камень, стал покашливать по- старчески и потирать руки, будто бы озябшие. На том же дворе перед входом в конюшню расположились около огня солдаты, которые стерегли заветного коня. Один из них заметил старуху и крикнул ей: «Подойди сюда, тетка, погрейся около нашего огня! Небось и ночлега-то у тебя нет, и ночуешь-то ты где придется?»
Старуха заковыляла к ним, попросила отвязать у нее со спины котомку и подсела к огню. «Что у тебя там в бочонке, старая карга?» — спросил один из солдат. «Вина глоток, — ответила она, — я им торгую, тем и живу. Вот и вам за денежки да за доброе слово охотно дам по стаканчику». — «А ну-ка! — обрадовался солдат и, отведав стаканчик, крикнул: — Раз вино оказалось хорошим, так я не прочь и другой стаканчик опрокинуть!» — и велел себе еще налить, и все товарищи последовали его примеру.
«Эй вы, приятели! — крикнул кто-то из солдат тем, что в конюшне сидели. — Тут тетка винца принесла, такого, что, пожалуй, еще старше ее будет, — испейте глоточек! Ей-ей, старухино винцо лучше нашего огня греет!»
Старуха не поленилась свой бочонок и в конюшню снести. А там один солдат сидел на оседланном графском коне верхом, другой держал коня под уздцы, а третий за хвост его ухватил.
Старуха стала подносить им, сколько было их душе угодно, пока весь бочонок не опорожнился. Вскоре один из них выпустил узду из рук, прилег наземь и захрапел; другой хвост из рук выпустил и захрапел еще громче того. Тот, что на коне был, хотя и усидел в седле, но ткнулся головой в гриву коня, заснул и засопел, словно кузнечный мех. Те, что сидели во дворе вокруг огня, давно уже спали, растянувшись на земле, и не шевелились, словно окаменели.
Увидев это, мастер-вор дал одному вместо узды веревку в руки, другому вместо хвоста — пучок соломы; но что ему было делать с тем, который на коне сидел верхом? Сбросить его? Так, пожалуй, еще проснется да крик подымет!
Вор ухитрился вот как: распустил подпругу, подвязал к седлу пару веревок, прикрепив их к кольцам в стене конюшни, потом подтянул сонного солдата вместе с седлом вверх, а веревки закрепил к столбу.
Затем он легонько отцепил коня от цепи, обмотал ему копыта старыми тряпками, чтобы звон подков о мостовую не разбудил кого-нибудь в замке, потом вывел осторожно коня из конюшни, вскочил на него — и был таков!
На рассвете мастер-вор прискакал на уведенном коне в замок.
А граф только что встал и стоял у окна. «Здравствуйте, господин граф! — крикнул мастер-вор. — Вот тот конь, которого я благополучно увел из вашей конюшни. Да не угодно ли будет вам взглянуть, как славно ваши солдаты там лежат да спят, а если вам угодно будет заглянуть в конюшню, вы увидите, как там устроились и те, что сторожили вашего коня».
Графу пришлось рассмеяться, затем он сказал: «Ну что же! На этот раз тебе удалось, но в другой раз так легко с рук не сойдет. И я предупреждаю тебя: если встречусь с тобой как с вором, то и поступлю с тобой, как с вором».
Когда в тот день вечером графиня легла в постель, она крепко стиснула ту руку, на которой у ней было надето ее обручальное кольцо, и граф сказал ей: «Все двери заперты на ключи и задвижки; я сам спать не лягу, а буду поджидать вора; ну а если он вздумает влезть в окно, я застрелю его на месте».
Мастер же с наступлением темноты направился к виселице, снял из петли горемыку, который там висел, и на своей спине притащил его в графский замок.
Там он подставил лестницу прямо к окошку графской опочивальни, посадил себе мертвеца на плечи и с этой ношей начал забираться по лестнице.
Когда он поднялся настолько высоко, что голова мертвеца появилась в окне опочивальни, граф, который лежал в постели и прислушивался, выстрелил из пистолета.
Мастер-вор тотчас же сбросил мертвеца с лестницы, спрыгнул сам и притаился за углом.
Тем временем месяц уже взошел, и он мог ясно видеть, как граф из окошка вылез на лестницу,
