забирает себе Джейсонова ублюдка — и заодно чумового отпрыска моей лживой суки-жены, которого она на меня взвалила. Десять лет на то, чтобы зачать ребенка, — ворчал он, расхаживая по террасе. — Диана назвала это «чудом». Как будто я не мог подсчитать.
Он подсчитал. За девять месяцев до рождения Персиваля сэр Джеральд был за границей. Он ни на минуту не поверил, что Персиваль родился преждевременно.
С годами ненависть не ослабевала. Ему достаточно было увидеть мальчика, как он вскипал от ярости. А теперь еще придется иметь дело со вторым ублюдком Джейсона.
Баронет ворвался в дом и прошел в кабинет, на ходу сочиняя уничтожающий ответ его сиятельству. Однако когда сэр Джеральд взялся за перо, его взгляд упал на шахматную доску, где не хватало черной королевы. Он скрипнул зубами.
Он знал, что «Королева ночи» была захвачена британскими властями на подходе к Превезе. Вскоре после этого были перехвачены еще два корабля. Слух разнесся быстро; несколько покупателей отшатнулись, и очень похоже на то, что вскоре другие сделают то же самое. Он выложил огромные деньги за товар; в настоящее время у него не было надежды хоть на какую-то оплату.
Может, ему придется обратиться за деньгами к матери? Ужасная перспектива! Старая ведьма, конечно, устроит ему перекрестный допрос. Хотя его записи достаточно изобретательны, чтобы сохранить секрет, все равно процесс будет унизительный. Титулованная вдова найдет в нем изъян, как она всегда это делала. Джейсон, расточительный сын, — вот кого она готова была снабжать деньгами, хотя делала вид, что это не так. Даже сейчас, будь Джейсон жив, потерявшая способность здраво мыслить старая карга дала бы ему… все, что он пожелает. Она всегда так делала, кроме последнего случая. Теперь это будет девушка, про которую лорд Иденмонт заявляет, что она дочь Джейсона.
Отложив перо, сэр Джеральд снова взял письмо. Девушка написала записку, не более. Баронет отбросил листок, покрытый ее каракулями, и заново изучил послание Иденмонта.
— Надеется на мое благословение… нет, вот. Да, сказано ясно. Заберет ее в Англию, и Персиваля тоже, если я согласен.
В этом-то все дело. Иденмонт намерен отвезти девушку к ее безмозглой старой бабке, а заодно, если получится, использовать Персиваля, чтобы смягчить сердце и мозги старой ведьмы.
— Ну нет, не выйдет, — проворчал сэр Джеральд. — Это мое наследство. Не получишь ни пенса, Иденмонт. Старуха, может, в маразме, но я-то нет!
Недели перед свадьбой прошли как длинный путаный сон, наполненный незнакомыми лицами и чужими голосами с их режущим английским произношением. Находясь в центре переполоха, Эсме смотрела на него как бы со стороны, следя за тем, чтобы делать все так, как требует этот сон.
Вариан поселил ее вместе с Керибой у священника, мистера Инквита. Он и его жена были добрые люди, но чужаки. Визиты Вариана и Персиваля были столь редкими, что они тоже стали казаться ей посторонними. Пока они суетились, организуя английскую свадьбу на Корфу, Эсме выполняла более устрашающую задачу — сделать из себя настоящую английскую невесту.
Сожаления и тревоги она отправила в самую глубину сердца. Убийство отца осталось неотомщенным, родная земля находилась на грани катастрофы, и для нее было поздно поступать геройски. Ее жених был иностранцем без гроша в кармане, но для нее поздно было поступать мудро. Эсме отдала ему сердце так же, как подарила невинность, и ни о чем не жалела.
Она станет баронессой, а это значит, что она должна хотя бы выглядеть как леди. На этом она и сосредоточила мысли. Она заставила себя проявить интерес к журналам мод, которые показала миссис Инквит, и помогла двум старшим женщинам превратить образцы в готовые платья. С такой же целенаправленностью Эсме брала уроки английских манер. «Это необходимо, — сказала она себе. — Иначе нельзя».
За несколько дней до свадьбы приехала Доника с родственниками, и Эсме приступила к добрачным празднествам с решимостью делать все, что положено. Она страшилась будущего, но уверяла себя, что просто боится горя. У нее несчастье, но для большинства людей сама жизнь — череда бед и печалей. И потому она замкнула в себе то, что было глубоко внутри, и окружающим являла только уверенность и улыбку.
Время удивительного сна подошло ко дню свадьбы. Он начался с яркого и теплого рассвета.
Эсме стояла в лучах утреннего солнца и терпеливо выносила хлопоты Доники с одеванием и причесыванием невесты. Наконец Доника отступила в сторону, оглядела платье цвета морской волны, и ее серьезное лицо расплылось в улыбке.
— Что подумает твой жених, когда тебя увидит? — сказала она. — Он назвал тебя своей маленькой птичкой — а ты принцесса!
Эсме с трудом удержалась от того, чтобы расправить складки юбки. Они и так были хороши, а руки у нее взмокли.
— М-маленькой п-птичкой? Доника засмеялась:
— Д-да. Как ты заикаешься! Тогда в Саранде он назвал тебя своей маленькой птичкой и сказал, что ты унесла его сердце. Я сквозь слезы видела его грустные глаза и слышала горе в его голосе. Все женщины плакали — и еще потом, когда услышали, что он кинулся за тобой в воду. Такой красивый мужчина, такой высокий и сильный! Как мы могли ему отказать?
— Ни одна женщина не может ему отказать, — прозвенел натянутый голос Эсме. — Я и попытаться не смогла, а теперь…
— Теперь вы дадите друг другу счастье.
— Счастье. Бог милостив ко мне. — Эсме вдавила кулачки в грудь, как будто это могло остановить неистовое биение сердца. — О, Доника, я не могу…
Доника схватила ее за руку и потащила к двери:
— Можешь, переставляй ноги, а я вытолкну тебя, и ты предстанешь перед всеми скромной невестой, как и положено. Но ты выйдешь замуж, подруга.
Хотя Доника и вела ее, на самом деле Эсме нес сон. Мимо проплыли неясные очертания лиц и жужжание голосов, и она остановилась перед священником. Туман приподнялся. Эсме подняла глаза и увидела свое божество. Он улыбался, глядя сверху. Все в нем сияло. Излучал свет гладкий мрамор лица, светилось серебро глаз. Даже голос вызвал в ней ощущение свечения, когда он сказал положенные слова, и от этого на ее губах появилась дрожащая улыбка, и она ответила.
И опять вокруг нее сомкнулось неясное движение и смутный гул. «Миледи», — окликали ее чужие английские голоса. В этом не было смысла, но она без запинки, наизусть отвечала[вежливыми фразами, которым ее научили.
Несколько часов спустя сон привел ее на пристань. Она понимала, что рядом стоит Петро, он рыдает, обнимая Персиваля; но, получив от Вариана мешочек с монетами, он оживился. Потом были Доника, Кериба, подруги… слова прощания на родном языке. Эсме смотрела, как уплывает их лодка, чувствовала, что ее поддерживает рука Вариана, и все же это было нереально, непостижимо.
Туман не полностью рассеялся и тогда, когда она стояла у окна спальни в том доме, что Вариан снял на Корфу. Дом был удивительный: большое белое здание в заливе Колора, в северо-восточной части острова. Окно было обращено к родине. Тонущее солнце зажигало медные искры на темно-синей глади Ионического моря.
Эсме зажгла свечи. Она переоделась в кружевную ночную рубашку, которую для нее любовно сшила миссис Инквит, и вынула шпильки из волос. Она до блеска расчесала их щеткой с серебряной ручкой из набора, который ей дал Персиваль. В комнате хвастливо сверкало большое зеркало, и Эсме рассмотрела себя.
В зеркале отразилась маленькая, тощая и страшно одинокая девушка.
Эсме отвернулась и стала смотреть в окно.
Земля на той стороне залива не была родиной. Эсме больше не албанка. Она девушка без родины и без семьи.
Ее дядя не приехал на свадьбу, — конечно, потому что не желал ее знать и даже не захотел забрать сына. Но когда-нибудь Персиваль к нему вернется, а Эсме будет отвергнута, как прежде был отметен ее отец.
У нее никого нет, она никто, просто жена лорда Иденмонта. Она даже не настоящая леди. Она освоила
