на узенькую улочку, где шесть лет тому назад он встретил Катрин верхом на ослике в тот самый день, когда его выгнала тетушка Анжелика и он не знал, куда податься.
— Надеюсь, мы идем не в Писле? — останавливая мужа, спросила Катрин.
— Идемте, Катрин, идемте, — только и сказал в ответ Питу.
Катрин вздохнула, пошла улочкой и скоро вышла на равнину.
Спустя десять минут она уже стояла на мостике, где Питу нашел ее лежавшей без чувств в тот вечер, когда Изидор ускакал в Париж.
— Питу! — решительно заговорила она. — Дальше я не пойду!
— О мадмуазель Катрин! — взмолился он. — Ну, хоть до дуплистой ивы!..
Это была та самая ива, где Питу оставлял письма Изидора.
Катрин вздохнула и продолжала путь. Когда они подошли к иве, она взмолилась!
— Давайте вернемся!
Питу положил руку ей на плечо со словами:
— Еще двадцать шагов, мадмуазель Катрин, больше ни о чем я вас не прошу!
— Ах, Питу! — прошептала Катрин; в ее голосе послышались упрек и, вместе с тем, такое страдание, что Пи-ту замер на месте.
— О мадмуазель! — воскликнул он. — А я-то надеялся доставить вам удовольствие!..
— Вы думали, Питу, что мне будет приятно снова увидеть ферму, на которой я выросла, которая принадлежала моим родителям, которая должна была бы принадлежать и мне, а теперь продана и является собственностью чужака, чье имя мне даже не известно.
— Мадмуазель Катрин, еще двадцать шагов; я ни о чем больше вас не прошу!
Через двадцать шагов они повернули за угол и оказались перед главными воротами фермы.
У ворот столпились все прежние наемные работники фермы, пахари, конюхи, скотницы, а впереди всех стоял папаша Клуи.
Все были с цветами.
— А-а, понимаю, — проговорила Катрин. — Пока не приехал новый владелец, вы решили сводить меня сюда в последний раз, чтобы попрощаться с моими бывшими работниками… Спасибо, Питу!
Оставив мужа и сына, она пошла навстречу этим славным людям; они ее окружили и увлекли в самую большую комнату фермы.
Питу поднял маленького Изидора на руки — малыш по-прежнему крепко сжимал бумаги — и пошел вслед за Катрин.
Молодая женщина сидела посреди комнаты, протирая глаза, словно желая поскорее проснуться.
— Богом заклинаю вас, Питу, — срывающимся голосом пролепетала она, затравленно озираясь, — что они говорят?.. Друг мой, я ничего не понимаю из того, что они мне тут наговорили!
— Может быть, бумаги, которые передаст вам наш сын, помогут вам понять, в чем дело, дорогая Катрин! — заметил Питу.
И он подтолкнул Изидора к матери.
Катрин взяла бумаги из рук малыша.
— Читайте, Катрин, — попросил Питу.
Катрин развернула наугад одну из бумаг и прочла:
«Подтверждаю, что замок Бурсон и прилегающие к нему земли были куплены и оплачены мною вчера для Жака-Филиппа Изидора, несовершеннолетнего сына мадмуазель Катрин Бийо, и вышеуказанный замок Бурсон с прилегающими к нему землями переходит в полное его владение.
Подпись: Де Лонпре, Мэр Виллер-Котре».
— Что это значит, Питу? — изумилась Катрин. — Как вы догадываетесь, я ни слова из всего этого не понимаю!
— Прочтите другую бумагу, — предложил Питу. Катрин развернула другой листок и прочла:
«Подтверждаю, что ферма Писле вместе со службами были куплены и оплачены мною вчера для гражданки Анны-Катрин Бийо и что ферма Писле вместе со службами переходит в полное ее владение.
Подпись: Де Лонпре, мэр Виллер-Котре».
— Ради Бога, скажите мне, что все это значит, или я сойду с ума! — вскричала Катрин.
— Это значит, — отвечал Питу, — что благодаря тысяче пятистам пятидесяти луидорам, найденным мною третьего дня в старом кресле моей тетушки Анжелики, том самом, которое я разломал на дрова, чтобы вы согрелись, когда вернетесь с кладбища, земли и замок Бурсон не уйдут из семьи Шарни, а ферма и земли Писле будут принадлежать семейству Бийо.
И Питу подробно рассказал Катрин то, о чем мы уже поведали нашим читателям.
— И вы могли сжечь старое кресло, дорогой Питу, когда у вас была тысяча пятьсот пятьдесят луидоров?!
— Катрин! — отвечал Питу, — ведь вы должны были вот-вот вернуться; вам пришлось бы ждать, пока я принесу дрова и затоплю камин, и вы бы совсем замерзли.
