– И не знаете, как вышли из монастыря?
– Не знаю.
– Да ведь монастырь запирается, охраняется, на окнах решетки, стены почти неприступны, привратница не выпускает ключи из рук. В Италии эти правила соблюдаются еще строже, чем во Франции.
– Что я могу вам ответить, ваше высочество, если с той минуты я тщетно пытаюсь пробудить свои воспоминания? Я теряюсь в догадках.
– Но вы упрекали его в похищении?
– Конечно.
– Что он вам сказал в свое оправдание?
– Что любит меня.
– Что вы ответили?
– Что я его боюсь.
– Так вы его не любили?
– О нет, что вы!
– Вы в этом были уверены?
– Ваше высочество! Я испытывала к этому господину странное чувство. Как только он оказывался рядом, я переставала быть самой собой, становилась его вторым «я»; чего хочет он, того хочу и я; он приказывает – я исполняю; моя душа обессилела, мой разум лишился воли: этот человек одним взглядом способен меня усмирить, заворожить. То он словно вкладывает в меня мысли, которые никогда не приходили мне в голову; то будто извлекает на свет то, что до тех пор было глубоко скрыто от меня самой и о чем я даже не догадывалась. Вы сами видите, ваше высочество, что здесь не обошлось без колдовства.
– Это, во всяком случае, странно, если речь не идет о чем-то сверхъестественном, – согласилась принцесса. – Но как же вы после всего случившегося жили с этим господином?
– Он был ко мне очень нежен, искренне привязался…
– Может быть, это испорченный человек?
– Я так не думаю; в его манере выражаться много благородства.
– Признайтесь, что вы его любите.
– Нет, нет, ваше высочество, – с болезненной решимостью отвечала молодая женщина, – нет, я его не люблю.
– Но тогда вы должны были бежать, обратиться к властям, связаться с родителями.
– Ваше высочество, он так за мною следил, что я не могла убежать.
– Отчего же вы не написали?
– По дороге мы всегда останавливались в домах, которые, вероятно, ему принадлежали, там все повиновались только ему. Я не раз просила подать мне бумагу, перо и чернила, однако те, к кому я обращалась с этой просьбой, были им предуведомлены: никто ни разу так мне и не ответил.
– А как вы путешествовали?
– Сначала в почтовой карете. А в Милане мы пересели в карету, напоминавшую скорее дом на колесах. В ней мы и продолжали путь.
– Неужели он никогда не оставлял вас одну?
– Случалось, он подходил ко мне и приказывал: «Спите!» Я засыпала, а просыпалась, только когда он снова был рядом.
Принцесса Луиза недоверчиво покачала головой.
– Вам самой, очевидно, не очень хотелось бежать, – проговорила она, – иначе вам бы это удалось.
– Мне кажется, вы не совсем правы, ваше высочество… Впрочем, возможно, я находилась под действием гипноза!
– Вы были зачарованы словами любви, ласками?
– Он редко говорил со мной о любви, ваше высочество; я не помню других ласк, кроме поцелуя в лоб перед сном и утром.
– Странно, в самом деле, странно! – пробормотала принцесса.
Она подозрительно взглянула на Лоренцу и приказала:
– Скажите еще раз, что не любите его!
– Повторяю, что я его не люблю, ваше высочество.
– Еще раз скажите, что вас не связывают никакие земные узы…
– Клянусь, ваше высочество.
–., и что, если он потребует вас вернуть, у него не будет на это никакого права.
– Никакого!
– Как же вам все-таки удалось сюда прийти? – продолжала принцесса. – Я что-то никак не могу это понять.
– Ваше высочество, я воспользовалась тем, что в пути нас застигла страшная буря недалеко от города, который называется, если не ошибаюсь, Нанси. Он оставил свое обычное место рядом со мной и поднялся в другое отделение огромной кареты, чтобы побеседовать с находившимся там стариком. Я прыгнула на лошадь и была такова.
– А кто вам посоветовал отправиться во Францию? Почему вы не вернулись в Италию?
– Я подумала, что не могу вернуться в Рим, потому что там могли бы подумать, что я вступила с этим господином в сговор. Родители отвернулись бы от меня.
Вот почему я решила бежать в Париж и жить тайно, где могла бы заработать небольшой капитал, где могла бы скрыться от всех взглядов, особенно от его.
Когда я примчалась в Париж, весь город был взволнован новостью о вашем уходе в монастырь кармелиток, ваше высочество; все превозносили вашу набожность, вашу заботу о несчастных, ваше сострадание к скорбящим. Для меня это было словно озарение, ваше высочество: я была совершенно убеждена, что только вы с вашим великодушием соблаговолите меня принять, только вы с вашим могуществом можете меня защитить.
– Вы все время взываете к моему могуществу, дитя мое. Он что же, очень силен?
– Да!
– Так кто же он? Я из деликатности до сих пор вас об этом не спрашивала, однако если мне предстоит вас защищать, то надо же знать, от кого.
– Ваше высочество, в этом я не могу вам помочь. Я не знаю, кто он и что он. Мне только известно, что король не мог бы внушить большего уважения; перед Богом так не преклоняются, как превозносят этого человека те, кому он открывает свое имя.
– Его имя! Как его зовут?
– Ваше высочество! Я слышала, как его называли совершенно разными именами. Два из них сохранились у меня в памяти. Одним его называл старик, о котором я вам уже говорила, он был нашим попутчиком от самого Милана до той минуты, как я их покинула; другим именем он называл себя сам.
– Как называл его старик?
– Ашарат!.. Нехристианское имя, не правда ли, ваше высочество?
– А как он сам себя величал?
– Джузеппе Бальзамо.
– Ну и что же он собой представляет?
– Он.., знает весь мир, способен все угадать, он – современник всех времен, он жил во все века, он говорит… О, Боже мой! Простите ему богохульство! Он говорит об Александре, Цезаре, Карле Великом так, будто был с ними знаком, хотя мне кажется, что все они давно умерли. А еще он рассказывает о Каиафе, Пилате, Иисусе Христе так, словно присутствовал при его распятии.
– Это какой-нибудь шарлатан, – заметила принцесса.
– Ваше высочество, я, возможно, не очень хорошо себе представляю, что означает во Франции слово, которое вы только что произнесли, но я знаю, что это человек опасный, он просто ужасен, ему все покоряется, падает перед ним ниц, рушится. Его считают беззащитным, а он оказывается вооружен; думают, что он одинок, а он заставляет людей появляться словно из-под земли. И все это – не применяя