рамы оранжереи, опасаясь, как бы ночной воздух не повредил цветам. Она помогла Андре раздеться и уложила ее в постель.
Голос Николь подрагивал, движения рук были порывисты, она была необыкновенно услужлива. Все это свидетельствовало о ее волнении. Впрочем, Андре витала в облаках и редко взглядывала на землю, а если и удостаивала ее взгляда, то простые смертные проплывали мимо нее, словно неживые.
Итак, она ничего не замечала.
Жильбер горел нетерпением с тех пор, как ему было отрезано отступление. Теперь он стремился только к свободе.
Андре отпустила Николь, обменявшись с ней всего несколькими словами; Николь разговаривала с нежностью, на какую только была способна, подобно субретке, мучимой угрызениями совести.
Она подоткнула хозяйке одеяло, поправила абажур у лампы, размешала сахар в серебряном кубке с остывшим питьем на белоснежной салфетке, нежнейшим голоском пожелала хозяйке приятного сна и на цыпочках вышла из комнаты.
Выходя, она прикрыла за собой застекленную дверь.
Напевая, чтобы все поверили в ее спокойствие, она прошла к себе в комнату и направилась к двери в сад.
Жильбер понял намерение Николь и подумал было, не стоило ли, вместо того, чтобы показываться ей на глаза, прошмыгнуть неожиданно, воспользовавшись моментом, пока дверь будет приотворена, и удрать. Но тогда его увидят, хотя и не узнают. Его примут за вора, Николь станет звать на помощь, он не успеет добежать до своей веревки, а если и успеет, его заметят в воздухе. Разразится скандал, и большой, раз Таверне так дурно могут думать о бедном Жильбере.
Правда, он выдаст Николь, и ее прогонят. Впрочем, зачем? В таком случае Жильбер причинил бы зло без всякой для себя пользы, из чувства мести. Жильбер был не настолько малодушен, чтобы испытывать удовлетворение от мести. Месть без выгоды выглядела, по его мнению, дурно: это была глупость.
Когда Николь поравнялась с входной дверью, где ее поджидал Жильбер, он внезапно шагнул из темного угла ей навстречу, и падавший через окно свет луны осветил его фигуру.
Николь чуть было не вскрикнула, но она приняла Жильбера за другого и, справившись с волнением, проговорила:
– А-а, это вы… Как вы неосторожны!
– Да, это я, – едва слышно отвечал Жильбер. – Только не поднимайте шума.
На сей раз Николь узнала собеседника.
– Жильбер! – воскликнула она. – Боже мой!
– Я вас просил не кричать, – холодно вымолвил молодой человек.
– Что вы здесь делаете, сударь? – грубо спросила его Николь.
– Вы неосторожно назвали меня по имени, а сейчас поступаете еще более неосторожно, причем для себя самой, – проговорил Жильбер с прежним спокойствием.
– Да, я и в самом деле могла бы не спрашивать, что вы здесь делаете.
– Что же я, по-вашему, здесь делаю?
– Вы пришли поглазеть на мадмуазель Андре.
– На мадмуазель Андре? – не теряя присутствия духа, переспросил Жильбер.
– Вы в нее влюблены, да она-то, к счастью, вас не любит.
– Неужели?
– Ох, берегитесь, господин Жильбер! – с угрозой в голосе продолжала Николь.
– Я должен беречься?
– Да.
– Что же мне угрожает?
– Берегитесь, как бы я вас не выдала.
– Ты, Николь?
– Да, я! И вас выгонят отсюда в шею.
– Только попробуй! – с улыбкой возразил Жильбер.
– Ты мне угрожаешь?
– Угрожаю.
– Что же будет, если я скажу мадмуазель, господину Филиппу и господину барону, что встретила вас здесь?
– А будет то, как ты говоришь, что выгонят не меня – меня и так, слава Богу уже выгнали! – на меня будут делать облаву, как на дикого зверя. А вот кого отсюда выгонят, так это Николь.
– То есть, как – Николь?
– Ну, разумеется – Николь, ту самую Николь, которой бросают камешки через стену.
– Берегитесь, господин Жильбер, – угрожающе проговорила Николь, – на площади Людовика Пятнадцатого у вас в руках нашли клочок от платья мадмуазель.
– Вы в этом уверены?
– Господин Филипп говорил об этом со своим отцом. Он еще ни о чем не подозревает, но если ему помочь, он, может быть, кое о чем догадается.
– Кто же ему поможет?
– Я, конечно.
– Будьте осторожны, Николь, ведь барон может также узнать, что под видом того, что вы развешиваете кружева, на самом деле вы подбираете камешки, которые вам бросают через стену.
– Неправда! – вскрикнула Николь.
Потом она передумала и решила не запираться.
– А что особенного в том, что я получаю записки? Это не так страшно, как пробраться сюда в то время, как мадмуазель раздевается… Что вы на это скажете, господин Жильбер?
– Скажу, мадмуазель Николь, что нехорошо такой благоразумной девушке, как вы, просовывать ключи под садовые калитки.
Николь всю передернуло.
– Скажу, – продолжал Жильбер, – что, будучи хорошо знакомым и барону де Таверне, и господину Филиппу, и мадмуазель Андре, я совершил ошибку, пробравшись к ней, потому что очень беспокоился о здоровье бывших хозяев, особенно о мадмуазель Андре, которую я пытался спасти на площади, старался так, что у меня в руке остался, как вы сами подтвердили, клочок ее платья. Скажу, что если я совершил эту вполне простительную ошибку, пробравшись сюда, то вы поступили непростительно, введя постороннего в дом своих хозяев и бегая на свидания с этим посторонним в оранжерею, где провели с ним около часу.
– Жильбер! Жильбер!
– Вот что такое добродетель – добродетель мадмуазель Николь, я хотел сказать. Ах, вам не нравится, что я оказался в вашей комнате, мадмуазель Николь? А вы в это время…
– Господин Жильбер!
– Так скажите теперь своей хозяйке, что я в нее влюблен, а я скажу, что пришел не к ней, а к вам, и она мне поверит, потому что вы имели глупость сказать ей об этом сами еще в Таверне.
– Жильбер, дружочек!..
– И вас прогонят, Николь. Вместо того, чтобы отправиться вместе со своей хозяйкой в Трианон ко двору ее высочества, вместо того, чтобы кокетничать с богатыми и знатными сеньорами, что вы непременно стали бы делать, останься вы в доме, – вместо этого вам придется убраться вместе со своим любовником, господином де Босиром, гвардейцем, солдафоном. Ах, какое падение! Далеко же вас завело ваше честолюбие, мадмуазель Николь! Николь – любовница французского гвардейца!
Жильбер расхохотался и пропел:
– Сжальтесь, господин Жильбер, – пролепетала Николь, – не смотрите на меня так! Какие у вас недобрые глаза, они так и горят в темноте! Пожалуйста, перестаньте смеяться, я боюсь вашего смеха.
– Тогда отоприте мне дверь, Николь, – приказал Жильбер, – и ни слова больше!
