испачкал.
Он сел в кровати и ошеломленно открыл рот.
– Сделать сам?
– Да.
– Но я должен пойти! Я обещал Филиппу и Уиллу, что...
– Ты обещал сегодня мне.
Он потупил взор.
– Ты просто не хочешь, чтобы я снова отправился к лагерю.
– Это не так. – Я отвела завиток волос с его лба, обратив внимание, что он накрыл подушку мягкой голубой накидкой, которую моя мама приготовила еще до его рождения. Ему нравилось прикасаться щекой к мягкому поношенному материалу. – Я надеюсь, ты будешь человеком слова.
– Да, но ты не понимаешь меня!.. Это очень важно.
– Мы поговорим об этом завтра. И еще ты должен знать, что в пятницу мы поедем на карнавал в город. Разве это не будет интересно?
Он пожал плечами.
– Отправиться с Филиппом и Уиллом в лагерь, который строил мой отец, – это интересно.
Я вздохнула, поцеловала его и, поправив сетку над кроватью, пожелала спокойной ночи.
– Увидимся завтра.
Он кивнул и закрыл глаза. Я вышла из комнаты, чувствуя себя разочарованной из-за того, что он не проявил никакой радости по поводу карнавала. Его интерес к армейскому лагерю был понятен, в некотором смысле я недооценивала его потребность почувствовать таким образом связь с отцом. Я надеялась на сообщение мистера Гудзона. Оно подтвердит, что мои предположения в отношении Жан-Клода соответствуют истине.
Я приняла ванну, позволив пару снять с меня напряжение, благодаря отца за то, что он прозорливо установил современные коммунальные удобства. Я то и дело возвращалась в мыслях к мистеру Тревельяну и моему отношению к нему и с трудом заставляла себя сконцентрироваться на более практических делах.
Я надела ночную рубашку, халат и шлепанцы, а выйдя из ванной комнаты, стала искать в карманах платья телеграмму. Карманы были пусты, в них я нашла только визитную карточку мистера Тревельяна. Мне стало не по себе, когда я, обшарив карманы халата, не нашла телеграммы и там.
Должно быть, я обронила ее где-то в доме. Взяв фонарь, я отправилась своим обычным маршрутом на третий этаж. Ничего не найдя в коридоре и в комнате Андре, я спустилась на два пролета по лестнице. Беглый осмотр кухни и комнаты дворецкого ничего не дал, но долетевшее из гостиной звяканье стекла заставило меня замереть в центре вестибюля. Я резко повернулась, пульс мой участился, когда я поняла, что здесь, внизу, я не одна. Впервые в жизни моя гостиная показалась мне мрачной и неприветливой. Я погасила фонарь и на цыпочках подошла к двери.
Если учесть, что мистер Тревельян обладал способностью оказываться там, где я меньше всего этого ожидаю, я не должна была удивляться тому, что увидела именно его, стоящего у окна. В руках он держал стакан, подняв его вверх и вглядываясь в его содержимое при свете луны. Спустя некоторое время он сделал глоток, хрипло чертыхнулся и выплеснул остатки в растущий в кадке цветок.
Я поморщилась, что он нашел наше спиртное таким неприятным, да и мысль о подвыпившей герани вызвала у меня досаду.
– Смею заметить, что мамаша Луиза уже поливала цветы сегодня:
Он повернулся и улыбнулся, словно довольный тем, что я застала его врасплох.
– Я разбудил вас? – Голос его прозвучал хрипло, выдавая скрытое беспокойство.
– Я ищу бумажку, которую потеряла.
Я зажгла ближайшую лампу, изгнав из комнаты темноту, но не интимность пребывания с ним наедине. Мистер Тревельян подошел к каминной полке и поставил свой стакан.
– Вероятно, телеграмму? – спросил он, стоя спиной ко мне.
– Вы нашли ее?
Он повернулся ко мне, но лицо его оставалось в тени.
– После ужина, на полу своей комнаты.
Я проглотила комок в горле, испытанное мной облегчение оказалось кратковременным.
– Должно быть, я потеряла ее, когда показывала вам вашу комнату.
– И я ее не заметил перед тем, как идти на обед, – мягко возразил он, пересекая комнату.
По выражению его глаз я поняла: он не верит мне. Он остановился в нескольких дюймах от меня, настолько близко, что я смогла ощутить тепло его тела и обжигающий огонь пронзительного взгляда. Я плотнее запахнула полы халата, и он понимающе улыбнулся. В его глазах светилось тайное желание.
– Телеграмму, месье? – Я протянула руку.
Он вытащил телеграмму из кармана сюртука, но вместо того, чтобы положить ее в мою протянутую руку, коснулся моей щеки краешком листка и опустил его к декольте халата. Пульс у меня застучал в ушах настолько громко, что он наверняка должен был его услышать. Меня вдруг бросило в жар, я задержала дыхание и схватила телеграмму.
– Советую вам быть более осторожной, – пробормотал он. – Вы способны заставить меня забыть обо всем на свете. – Тихо проговорив это, он повернулся, чтобы уйти. – Спокойной ночи, миссис Бушерон.
Кое-как я собралась с мыслями, чтобы погасить свет в гостиной, стрелой бросилась к себе в комнату и заперла за собой дверь. Я распласталась на кровати, не имея сил признаться даже себе, что хочу ответить на его желание. Я плохо знала его, он был незнакомец, но я испытывала к нему неодолимое влечение. Это – пугало меня, даже больше, чем телеграмма с предупреждением об опасности или история с убийством в городе.
На следующий день рано утром до меня донеслось недовольное бормотание сына, сопровождаемое стуком тяжелой палки о железный котел. Эти звуки долетели через окно кухни, где мы с Миньон занимались приготовлением завтрака. Я отправила Андре первым делом постирать свои простыни, и он был этим очень недоволен. День начался не слишком удачно и в других отношениях. Не оказалось писем Жан-Клода в голубом ящике, в котором я их хранила, и нигде в кабинете. Ни Андре, ни Миньон их не видели.
Жинетт вошла на кухню возмущенная. Она взялась за фартук.
– Почему вы меня не разбудили?
– Тебе нужно было отдохнуть побольше, и если судить по твоему виду, мы были правы, – ответила я. – Должно быть, чай мамаши Луизы тебе помог.
– А из того, что я слышала от пансионеров, которые беседовали сейчас в гостиной, права я: что-то неладное происходило ночью. Я спрашивала тебя, а ты разве сказала мне правду? Нет. Мужчину убили среди бела дня – и ты ни слова!
– Извини. Я не хотела тебя беспокоить. А о чем говорили пансионеры? – спросила я.
– Что надо быть осторожными, в особенности находясь в городе.
– Кто это сказал?
– Мистер Фитц. А что Андре делает во дворе?
– Занимается стиркой, – сказала я, пытаясь понять, что пансионеры имеют в виду.
– Сам? Неудивительно, что он чувствует себя таким несчастным.
– У меня такое ощущение, что это моя вина. – Миньон прошлась по кухне.
– Как это может быть, Нонни? У тебя слишком доброе сердце. – Я перестала размешивать бисквитное тесто и посмотрела на нее.
– Ну, – нахмурилась она, – может быть, я не должна была требовать от него, чтобы он принял ванну перед тем, как помочь мне. Я знаю, как ему это не нравится.
– Значит, ты предпочла бы, чтобы он оставил грязные разводы на простынях пансионеров, и это прибавило бы нам всем работы еще на целый день? Андре должен учиться. В двенадцать лет он достаточно взрослый и пора задуматься о будущем. – Я поморщилась, когда до меня долетел особенно громкий звук удара о котел. Таким образом сын демонстрировал негодование по поводу того, что выполняет «женскую работу». Должно быть, его было слышно на муниципальной дороге.
– Похоже, он расстроен не только тем, что выполняет эту работу, – сказала Жинетт.
Я рассказала ей о лагере.
– Я думаю, ему нужно узнать побольше о Жан-Клоде. Кстати, не у тебя ли письма Жан-Клода, Жинетт?
Жинетт искренне удивилась.
– Разве их нет в шкафу в кабинете?
– Там их нет, – ответила я, покачав головой. – Коробка на месте, но писем в ней нет.
– Это странно.
– Ты думаешь, что от простыней что-нибудь останется при таком обращении? – Можно было безошибочно узнать голос мистера Тревельяна, который прервал грохот снаружи.
– Кто это? – шепотом спросила Жинетт.
– Наш новый пансионер, – ответила Миньон, подходя к окну.
– Не важно, – проворчал Андре. – Поделом ей за то, что заставила меня стирать. Все мальчишки смеялись бы надо мной, если бы увидели, чем я занимаюсь. Спорю, что вам никогда не приходилось выполнять девчоночью работу.
– Он пиратский главарь, – прошептала Миньон.
– Боже, Жюльет! Ты не сказала мне, какой... какой красивый наш новый пансионер, – проговорила Жинетт, обмахивая лицо.
Не в силах сопротивляться искушению, я присоединилась к сгрудившимся у окна сестрам, пытаясь решить, действительно ли я применила слишком строгое наказание для сына. Андре переступил грань, употребив подобное выражение: «Поделом ей за то, что заставила меня стирать!» Размышляя об этом, я остановила взгляд на мистере Тревельяне. Его черные волосы, еще влажные после ванны, блестели па утреннем солнце. Одетый в облегающие черные брюки, в расстегнутой льняной рубашке и без туфель, он напомнил мне мушкетера, которого я видела на иллюстрации в приключенческом романе Александра Дюма. Я почувствовала смятение при мысли о предстоящей встрече с ним сегодня. После того как я солгала ему вчера вечером, я понимала, что должна извиниться и объяснить, почему я оказалась в его комнате.
– Я бывал в твоей шкуре несколько раз, – сказал мистер Тревельян. – Малоприятная вещь.
– Вы занимались стиркой?
– Нет, но мне случалось злиться и негодовать до такой степени, что мне было безразлично, правильно ли я поступаю, – ответил мистер Тревельян. – Твои чувства
