глуповатого увальня должен быть начисто забыт. Это зверь колоссальной силы и выносливости, имеющий великолепную реакцию, отличную координацию движений. Зубами разгрызает любую кость, когтями ворочает валуны, способен забираться на почти вертикальные склоны, сидеть часами в ледяной воде; он — прекрасный пловец, посуху на короткой дистанции догоняет лошадь, бежать, правда, долго не может, зато ходок первоклассный: пройдет за сутки добрую сотню километров. Единственное, пожалуй, что не дано камчатскому медведю, — это лазить по деревьям, — вероятно, он слишком массивен для этого...
В первый раз я преодолел рубеж пятидесяти метров в семьдесят восьмом году вблизи Карымского вулкана. Еще издали заметил я зверя среди кустов молодого ольхача. Перебежками от куста к кусту подобрался метров на сорок — ближе просто не хватило духу. Медведь был закрыт листвой, я видел только шевелящийся загривок и слышал глухое ворчание. Куст раскачивался, зверь что-то раскапывал в его корнях. Я стоял открыто, но медведь был слишком увлечен и не поднимал головы. Не буду утверждать, будто я не чувствовал в коленных суставах некоторой дрожи.
Я сделал несколько кадров (абсолютно невыразительных) куста с фрагментом светло-коричневой шерсти, тут медведь почуял меня и поднялся на задние лапы. Куст оказался ему по брюхо. Сердце мое так прыгнуло, что фоторужье чуть не выпало из рук. Желание срочно ретироваться схлестнулось с желанием сделать великолепный кадр. Медведь на секунду застыл, глядя на меня с высоты своего роста. Трясущиеся от волнения руки никак не могли поймать его в кадр. В видоискателе я увидел, как у медведя отвисла челюсть, он стал крениться набок — с опозданием я нажал на спуск, медведь, проломив кусты, рухнул в траву и исчез. Через мгновение я увидел его уже далеко внизу.
Из этой съемки, разумеется, ничего путного не вышло. Медведь получился нерезким, его шкура, снятая через листву, не производила никакого впечатления. Глядя с тоской на результат, я делал для себя выводы...
Как люди относятся к дикому медведю? Одни с поразительным хладнокровием. Бесстрашно подходят на несколько метров, делают снимки в упор или с любопытством разглядывают. Другие боятся панически; женщины — иногда до визга, даже если медведь едва различим вдали. Третьи внешне невозмутимы, но стараются обойти медведя как можно дальше и уж во всяком случае не испытывают ни малейшей потребности приближаться к нему. Наконец, четвертые, к которым я причисляю и себя, представляют собой группу разумного риска: они видят в медведе серьезного и опасного хищника, но не могут справиться с желанием понаблюдать за ним. Загадочность этого, казалось бы, знакомого всем существа притягивает, как магнит.
Фотограф, идущий на сближение с медведем, рискует всякий раз. Но осознание этого риска приходит почему-то позднее: чем дальше находишься от медведя, тем он страшнее. Труднее всего размышлять о фотоохоте, сидя за письменным столом в Москве.
Древние камчадалы, собираясь идти на медведя, никогда не называли его вслух «медведем»; они всячески избегали этого слова, называли иносказательно, справедливо полагая, что медведь может услышать свое имя и разгадать все их недобрые намерения. Мы недалеко ушли от аборигенов в общении с дикой природой, а если и ушли, то совсем не в ту сторону, в какую бы хотелось. Я уверен, что каждый охотник на медведя переполнен суевериями, о которых не станет рассказывать никому. Фотоохотник — не исключение.
Мне проще. Ни одному медведю я не причинил зла. Ни разу не взял греха на душу, направив дуло ружья в сторону тех, кого Рерих называл «отцами человечества». И, тем не менее, пишу о медведях с трудом. Мне все время кажется, что творю что-то, грозящее неприятностями, — я перечитываю каждую фразу внимательнее любого цензора (как бы не обидеть ЕГО) и мысленно держу скрещенными два пальца...
Середина сентября. Устье Шумной. Горбуша у берега стоит в два слоя: если спугнуть стаю, река выходит из берегов. Отнерестившиеся, но еще живые «горбыли», выцветшие, с белыми, изъязвленными спинами, пытаются удержаться в стремнине, но их сносит, выбрасывает на камни. Песчаные отмели завалены гниющей рыбой. Погибшую рыбу убирать некому. Чайки довольствуются лишь глазами, медведи предпочитают живую. Разлагаются тысячи трупов лососей, превращаются в животворный ил, смешиваются с камчатской землей — так было всегда, и от осознания этой непрервавшейся естественной цепочки даже тяжелый дух, стоящий над устьем, кажется приятным запахом.
Вязкий ил на отмелях долго хранит следы. Медведи здесь частые гости, но почему-то предпочитают лишь утренние часы. Я жду, поминутно озираясь: доверять можно только глазам, все звуки заглушает прибой. Откуда появится он? Из зарослей шелайманника вдоль реки или со стороны океанских пляжей, а может, спустится с крутого уступа — там тоже идет медвежья тропа. Каков он будет? Ведь двух одинаковых медведей не бывает. Есть флегматичные натуры, которые терпеливо сносят человека, если их не тревожить. Есть «заячьи души» — такие тут же пускаются наутек. Есть любопытные — эти могут привязаться, как хвост. К сожалению, немало медведей и со скверным характером. Но по-настоящему опасен лишь тот, которому довелось пообщаться с охотниками. Увы, в наше время нет гарантии не встретить подранка даже в глухих заповедных урочищах.
Я стараюсь отбросить мысль о подранке. Ружья у меня нет, да и в двадцати метрах от зверя оно вряд ли поможет, тем более если в руках фотоаппарат. Но почему обязательно должен попасться агрессивный? Я помню, как здесь же, на Шумной, наблюдал за медведем, которого не смутил даже садящийся неподалеку вертолет. Это был крупный самец с большим жизненным опытом, судя по его громадному брюху и обшарпанной морде. Он появился на берегу Шумной как раз в ту минуту, когда на противоположном садился вертолет, набитый туристами. Я видел, как накренилась машина, оттого, что все они сгрудились у иллюминаторов левого борта. Пилоты не глушили винты, дверца салона отворилась, и оттуда высыпала обвешанная фотоаппаратами орда. Тесно сбившейся кучей она двинулась к медведю. Опасливо пригибаясь, зрители стояли на одном берегу, медведь напротив них — на другом. Пилот махнул рукой, орава полезла обратно в вертолет. Медведь отщипнул пучок травы и проводил задумчивым взглядом дьявольскую машину...
Медведь, которого я жду, спустился с уступа, но я заметил его раньше, когда он был еще наверху и шел вдоль края, выбирая удобное место для спуска. Пока зверь что-то вынюхивал среди камней, я искал себе
