То, что он искал, нашлось в этой старой грязной конюшне. И О'Киф с радостью отдыхал за тяжелым физическим трудом от всех новшеств и изобретений чуждого ему столетия. Здесь было спокойно и хорошо. Точно так же в свое время на Корал-Ки, где Дэйн никогда не ограничивал свободу своего друга, его чаще всего можно было отыскать в большой конюшне Блэквеллов, которую он предпочитал любой разбитной девке из портовой таверны. Фамильные усадьбы всегда вызывали у него уважение и зависть. Он понимал, что они одинаково принадлежат и прошлому, и будущему. Это то священное убежище, которое хранит жизнь нескольких поколений; где укрываются от дождя летом и от холода зимой, где находят приют счастливые влюбленные и где в равной мере хорошо и спокойно и убеленным сединой старикам, и наивным, не искушенным в жизни детям.
И у бесприютного морского скитальца всякий раз болела душа, когда он посещал подобные жилища, так ему хотелось однажды раз и навсегда врасти корнями в приглянувшуюся землю, чтобы и он, и его дети, и внуки, и правнуки жили в мире и радости на своем, возделанном их трудами участке. Он и теперь размечтался об этом, но вовремя вспомнил, где находится и что ждет его впереди, и решил не отрываться от настоящего и помочь той женщине, рядом с которой хотел бы провести остаток жизни, заботясь и опекая ее. Да, он мечтал о жене — упрямой, рыжеволосой, с глазами дикой лесной кошки и твердым мужественным сердцем. И о детях. О множестве детей.
«И кто знает, — подумал Рэмзи, — может быть, она уже носит под сердцем ребенка». Его ребенка. О'Киф улыбнулся, довольный этим предположением, и, зайдя в пустое стойло, подцепил вилами охапку сена, разбросав его по полу. Лошадь ткнула мордой ему в плечо.
— Терпение, красавица, терпение, — сказал он. — Сначала работа, а потом развлечения.
В это время в сарай вошла улыбающаяся Пенелопа. Ее волнение утихло при виде работающего Рэмзи. Сильный, обнаженный по пояс, в закатанных бриджах и сапогах по колено, он был воплощением уверенности и спокойствия. От него так и веяло крепостью и мужеством восемнадцатого века. Глядя на него в этой обстановке, она представляла себе жизнь, которую он вел в свое время. Жизнь без излишеств, без роскоши, без расслабляющей душу праздности. Он работал для того, чтобы жить, и жил для того, чтобы работать. Труд был для него так же естествен, как свежий воздух, как стакан воды, выпитый в жару.
— Тебе хочется вспотеть и дурно пахнуть? — с иронией спросила она, наблюдая, как он разбрасывает по полу сено.
Рэмзи резко обернулся, и на его лице появилась добрая приветливая улыбка. Опустив вилы, он оперся на черенок и весело произнес:
— А разве не приятна та легкая усталость, которую испытываешь после физической работы?
— Возможно, — проговорила она, лаская взглядом его могучую обнаженную грудь и чувствуя, как ее тянет к нему.
— Тебе лучше уйти, — сказал он, покосившись на грязный пол конюшни. — Это не место для леди.
— А я никогда и не называла себя леди.
— Но и не отрицала этого.
Он заметил, что она чем-то расстроена, и ждал, когда Пенни сама расскажет о причине дурного настроения. Его ожидания оправдались.
— Звонил Энтони, — произнесла она, подходя к нему и вынимая соломинку, застрявшую в его волосах. — Он рассказал об Александре Блэквелле. Почему ты не сказал мне, что ждешь встречи с ним?
— Прекрасная новость! — обрадовался Рэмзи. — Я и не знал, что жив кто-либо из Блэквеллов. Я просто хотел купить судовладельческую компанию, принадлежащую им.
— Зачем? За последние двадцать лет от нее могло остаться только имя на бумаге.
— Хотя бы и так, — пожал плечами О'Киф. — Но эта встреча только прелюдия к тому, что я хочу сделать. Я многим обязан Дэйну, И присмотреть за его наследством — это лишь малая толика того, что совесть обязывает меня предпринять.
Пенелопа была искренне тронута благородством его намерений. Она подумала, что Рэмзи и Дэйн были, вероятно, как братья друг другу.
— Как бы я хотела познакомиться с Дэйном! — сказала она. — Он, наверное, замечательный человек.
— Я думаю, ты бы понравилась ему. Недаром ты стала мне дороже моря.
— Большая честь! — улыбнулась она, чувствуя, как бьется ее сердце. — Хотя это несколько странно. Ведь я даже ни в чем не помогла тебе.
Пенни с волнением смотрела на него, думая о том, что теперь или никогда должна рассказать все о своей прежней жизни. И панический страх охватил ее душу при мысли, что Рэмзи может оставить ее и она навсегда лишится его помощи и защиты. О'Киф видел, как наполнились слезами ее глаза, к, чтобы хоть как-то утешить, ласково поправил сбившуюся ей на лоб прядь волос и хотел прикоснуться к щеке, но, заметив грязь на своей ладони, смущенно убрал руку за спину.
— А где инструктор? — вдруг совсем некстати спросила она.
— Мистер Крейн отпросился сегодня к дочери, — удивленно ответил он, гадая, уж не дурачит ли она его.
— Ах да, — вспомнила Пенелопа, — у нее же сегодня соревнования. Ведь она гимнастка, одна из лучших учениц Тесс.
О'Киф ничего не понимал, но все же порадовался, что Пенни не проявляет излишнего высокомерия по отношению к людям, работающим на нее.
— Я обещал закончить работу за него, — сказал он, объясняя отсутствие грума.
— Эта лошадь, — словно между прочим заметила она, — стоит целое состояние и нуждается в постоянном уходе.
— Ты хочешь сказать, что я недостаточно опытен?
— Нет. Тем более что пахнешь ты как чрезвычайно опытный конюх.
— Когда ты в последний раз ездила верхом? — спросил О'Киф, будто намеренно подходя к ней ближе.
— Эти лошади для скачек, — ответила Пенелопа, — с ними могут справиться лишь профессиональные жокеи.
— Похоже, твои жокеи не слишком хороши. — Он кивнул на стену, где полагалось висеть медалям, полученным на скачках.
— Они еще только проходят испытания, — робко оправдывалась она, как ребенок, стоящий у классной доски.
— Иметь такую прекрасную лошадь и не использовать ее в полную силу — этого я не понимаю!
Повернувшись спиной к Пенни и взяв в руки лопату, Рэмзи принялся сгребать в кучу навоз, затем собрал его и вывалил в бак.
— Я вообще не езжу верхом. И меня это мало беспокоит, — сказала она, и Рэмзи, лукаво посмотрев на нее, отправил в бак очередную порцию навоза. Потом приподнял значительно потяжелевшую емкость и не спеша понес из сарая.
Могучие мускулы О'Кифа поигрывали при каждом его шаге и стали особенно рельефными и выпуклыми, когда он, остановившись у задней стены, наклонил бак, высыпая его содержимое на стоящую здесь тележку. Мышцы на спине Рэмзи напряглись, и на них отчетливо проступили побелевшие рубцы, оставленные рабовладельческим кнутом. Пенелопа не могла оторвать от них взгляда, думая о том, как такой гордый человек мог перенести беспрекословное подчинение чужой воле, требуемое от раба. И ее сердце болело той болью, которую пережил в свое время О'Киф.
— Зачем ты хлопочешь понапрасну? — попыталась она остановить его. — Это дело может и подождать.
— Но надо же чем-то занять себя, — возразил он, наклоняясь над раковиной, чтобы помыть руки.
Вымыв шею и лицо, он засунул голову прямо под кран, а затем, встряхнув волосами, облил водою себе грудь и, весело отдуваясь и сопя, стал плескаться и резвиться под тонкой струей воды, как маленький веселый щенок.
— Ты, кажется, скучал по такой работе? — заметила она, наблюдая за прозрачной легкой струйкой, стекавшей по его груди на живот и впитывающейся в брюки.
