для нас на рынке, когда произошло убийство. Мне нужно выяснить, было ли это простым совпадением или чем-то иным.
Я присаживаюсь, чтобы снять ботинки. Едва успеваю снять один из них, как краем глаза замечаю некое движение и поднимаю голову.
Что-то — тень или фигура — у моего иллюминатора.
С ботинком в руке я медленно встаю и иду смотреть, что это. Буквально в нескольких сантиметрах от моего иллюминатора внезапно появляется чья-то физиономия. Я отшатываюсь, словно мне в лицо бросили паука, и роняю ботинок. Физиономия, наполовину скрытая серым в полоску капюшоном, исчезает так же быстро, как и появилась.
Без долгих раздумий я бросаюсь к двери, скинув на ходу второй ботинок, вылетаю в коридор, несусь к трапу и по нему — на палубу.
Запыхавшаяся, с сердцем, готовым выпрыгнуть из груди, я замедляю ход, чтобы не привлекать к себе внимания, и потом неторопливо иду по палубе к своему иллюминатору.
Несколько пассажиров прогуливаются там, наслаждаясь вечерней сигарой и бренди. Ни на ком из них нет египетского капюшона. Я смотрю во все стороны, пытаясь понять, куда подевался человек в капюшоне.
Палуба мокрая после вечерней мойки, и хотя не холодно, меня начинает пробирать дрожь. Вскинув голову и расправив плечи, я стараюсь придать себе больше решимости. Я знаю, у моего иллюминатора показалось лицо в таком же капюшоне, как у мистера Кливленда, когда его убили на рынке. Кто-то пытался меня испугать?
Я иду по палубе обратно к трапу и встречаю Фредерика Селуса, возвращающегося в свою каюту.
Увидев меня босой и без пальто в этот поздний час, он спрашивает:
— Что-то случилось, мисс Блай?
— А вам кажется, что-то должно было случиться, мистер Селус?
Оставив его с этим вопросом, я прохожу мимо. Он задерживается у дверей своей каюты, как мне кажется, с намерением что-то сказать.
— Не беспокойтесь, мистер Селус. Меня не так-то просто напугать.
Я с гордым и независимым видом удаляюсь в свою каюту.
Когда дверь захлопывается за мной, я прислоняюсь к ней спиной и пытаюсь дышать ровно. Потом защелкиваю ее на замок и подпираю стулом ручку.
Что за чертовщина? Что за дурдом? Кому взбрело в голову разыгрывать со мной эту идиотскую шутку?
Нет, это не шутка, а чей-то злой умысел — попытка напугать меня, может быть, даже заставить идти к капитану и в истерике доказывать, что призрак Джона Кливленда бродит по пароходу. В чьих-то интересах дискредитировать меня.
Я задергиваю занавеску на иллюминаторе, прежде чем лечь в постель, недовольная и раздраженная причиненным мне беспокойством. Лицо в окне произвело на меня сильное впечатление: оно заставило поверить, что ярость, вспыхнувшая на рынке и приведшая к кровопролитию, последовала за мной на судно.
В маленькой каюте я вдруг ощущаю себя заключенной, и жуткое чувство охватывает меня, будто я загнана в угол. Уже нет уверенности, что на этом пароходе я в безопасности. Я уязвима или даже в ловушке, потому что не знаю, кому могу доверять. Бежать некуда, спрятаться негде.
Ключ из скарабея стоил жизни Джону Кливленду. Здесь, на судне, где я должна быть в безопасности, он таит в себе угрозу, вокруг него плетутся интриги.
И я сказала неправду Фредерику Селусу. Мне и впрямь страшно.
Часть вторая
ДЕНЬ ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ
Порт-Саид
Чудо
10
Когда ранним утром, омраченным хмурыми облаками, мы едем в экипаже через Порт-Саид, я больше не воспринимаю землю вечного Нила зачарованным местом. Мне кажется, будто я перенеслась в недоброжелательный Египет Ветхого Завета, где всемогущие фараоны, называвшие себя живыми богами, правили при помощи кнута, а от гнева иудейского бога Нил стал красным. Только на этот раз его воды могут быть окрашены моей кровью.
Я пытаюсь прогнать мрачные мысли и тревогу, что взбешенная толпа может вытащить меня из экипажа, но убийство Джона Кливленда и ярость Махди бросили густую тень на мое сознание, посеяв сомнения, смятение и страхи, которыми я не могу поделиться со своими попутчиками или с кем-либо на борту.
Я уже сожалею, что приняла приглашение фон Райха, но стараюсь улыбаться со стиснутыми зубами, сидя в экипаже, приличествующем царю, по дороге на празднество, устроенное бедуинским шейхом рядом с руинами великого города древних времен.
Фон Райх доволен нашей поездкой.
— Шейх послал за нами собственный экипаж. Ему мог бы позавидовать фараон.
На стойках золоченой кареты резные змеи с высунутыми черными жалами — словно рептилии бросают вызов самим богам. Среди змей снуют рыбы ярко-зеленого, желтого и бирюзового цветов. Наверху каждой стойки белые голуби мира с зеленой веткой в клюве.
От солнца нас защищает навес из шелка цвета морской воды. На сиденьях высокие аквамариновые, лазурные и фиолетовые подушки.
Два сурового вида бедуина, вооруженных винтовками и саблями, сопровождают нас в качестве эскорта. Вот тебе и белые голуби мира.
Из разговоров моих спутников, когда мы рано утром ждали экипаж на дороге у берега, мне стало ясно, что они делают вид, будто накануне на рынке ничего особенного не произошло. О трагических событиях или о возможности нападения на нас разъяренной толпы — ни слова. Они болтают о недостатках обслуживания и не очень хорошей кухне на пароходе, нищете в Египте и необычном ландшафте — о чем угодно, только не о том, что на рынке у нас на глазах была пролита кровь людей.
Это притворство держит меня в напряжении, заставляет задуматься над разными вопросами, вызывает беспокойство и чувство недоверия, особенно к лорду Уортону. Я не сомневаюсь, что он зачинщик этой игры. Он бросает на меня многозначительные взгляды, дающие понять другим, что я истеричная дамочка, которая находится под таким сильным впечатлением от вчерашних кровавых сцен, что возникновение данной темы в разговоре может вызвать дисбаланс в моей хрупкой женской психике.
Я общалась с бесчестными политиками, матерыми убийцами, уличными хулиганами и суровыми редакторами, которые сделали бы фарш из этого напыщенного лорда. Я выдавала себя за ненормальную в доме для умалишенных, слонялась по улицам под видом проститутки, чтобы узнать, как с женщинами легкого поведения обращаются их клиенты. Я работала прислугой, когда собирала материал для разоблачительного репортажа об оскорбительном отношении к слугам в богатых домах, даже плясала в кордебалете и училась стрельбе у Энни Оукли.[13] И при всем при этом никогда не страдала моя «женская психика».
Меня подмывает спросить надменного джентльмена, в чем он преуспел в жизни помимо того, что учил марокканцев, как выращивать пшеницу, с чем, я уверена, гораздо лучше справились бы его служащие. Или напомнить ему, как он вчера застыл в страхе и растерянности, видя приближающегося человека с
