вереницей идут носильщики не просто с их багажом, а с новыми покупками в коробках. В многочисленных коробках.
Вдова, как видно, быстро оправилась, после того как убила своего мужа на глазах у публики. И боги благосклонно отнеслись к ней, поскольку не видно, чтобы теперь она была отягощена денежными проблемами.
Мой склонный к подозрительности рассудок отказывается верить, что смерть меткого стрелка не связана с другими странными происшествиями, свидетельницей которых я оказалась. Я все еще убеждена, что Мердок разговаривал с кем-то, кого он заметил на пристани в Коломбо, а потом шантажировал.
Мне кажется, его жена знает, кто это. И если я не спрошу ее, то никогда не узнаю.
«Не суйся не в свое дело», — подсказывает мне здравый смысл, но я не слушаю его.
52
Два часа спустя, убежденная, что она распаковала багаж и расположилась в каюте, я стучу в дверь «убитой горем» вдовы.
Дверь резко открывается.
— Положи на…
Она в халате, босиком, мокрые волосы закручены полотенцем. Вдова смотрит на меня. На ее лице появляется недоброе выражение.
— Я думала, что пришла горничная. Что вам нужно?
— Меня зовут Нелли…
— Я знаю, кто вы. Вы та самая пронырливая газетчица.
Я мило улыбаюсь. Начало неутешительное. Ее лицо залито краской. От нее пахнет виски и дешевыми духами. Рановато для возлияний.
— Я была страстной поклонницей вашего мужа.
Она разражается хриплым смехом.
— Вот как! Тогда вы не единственная. Вы с ним тоже спали? Он не пропускал ни одной юбки.
— Я хотела бы написать о том, что случилось на «Ориентале».
— Знаю, к чему вы клоните, но вы постучали не в ту дверь. Я ничего не буду рассказывать вам.
— Ваш муж был убит. — Это выстрел в пустоту, чтобы увидеть ее реакцию, и та оказалась предельно враждебной. Я делаю шаг назад, потому что вдова наступает, готовая накинуться на меня.
— Ты, сучка, занимайся своим делом, если не хочешь неприятностей!
Она отходит в глубину каюты, и я сокращаю дистанцию между нами.
— Я заплачу, если вы скажете, кого ваш муж узнал на пристани.
Дверь ванной комнаты открывается, и оттуда выходит голая ассистентка и вытирает мокрые волосы. Она видит меня и останавливается.
— Что…
Она быстро соображает, что к чему, и улыбается, не стесняясь своей наготы.
Вдова злобно смотрит на меня.
— Не рой яму другому — сама в нее угодишь.
Я шарахаюсь назад, чтобы мне дверью не расквасили нос.
Уф!
По крайней мере визит оказался не напрасным. Перед тем как я постучала к ним в дверь, мне было ясно, что вдова от кого-то получила финансовое вознаграждение, а сейчас я добавила еще несколько фрагментов к головоломке: кто-то предупредил ее, чтобы она не разговаривала со мной. И ее отношения с ассистенткой далеки от того, что они ранее демонстрировали на людях.
И здесь возникает интересный вопрос: зачем на виду у всех пускать в ход когти, если эти женщины настолько близки?
Знал ли о том Мердок? И что еще важнее: играли ли их отношения какую-либо роль в его смерти?
Между тем моя встреча со вдовой не ответила на самый главный вопрос: есть ли связь между убийством Мердока и убийством мнимого Джона Кливленда?
Ну что же, этот этап моего путешествия становится очень интересным. На другом конце планеты все кажется поставленным с ног на голову.
53
Мы на пути из Гонконга в Иокогаму, Япония. Между тем приближается Новый год. Стоя на носу парохода — в запретной зоне, — я подставляю лицо ветру и морским брызгам и смотрю на горизонт. Я рада, что совершаю такое увлекательное путешествие, но также и встревожена: моя подражательница не просто может украсть у меня лавры — из-за унизительного поражения мне придется уйти из профессии.
Говорят, что я вижу мир черно-белым. Наверное, так и есть. Победа или поражение. Никаких компромиссов.
Я знаю, это неправильно, но такова моя натура. Возможно, потому я так отчаянно держусь за память о «мистере Кливленде» — как собака, заскочившая в фургон с мясом, я вцепилась зубами в эту тему, и ничто на свете не заставит меня отпустить ее.
Отбросив в сторону мрачные мысли о своих недостатках, я раздумываю о кругосветке. Моя судьба связана с этим пароходом, потому что предстоящий отрезок пути — самый протяженный: более тысячи шестисот миль до Иокогамы и потом еще пять тысяч по просторам Тихого океана до Сан-Франциско. После этого на «железном коне» через весь континент до Восточного побережья Америки.
Морская тишь и пребывание в одиночестве способствуют тому, что я снова погружаюсь в свои мысли, а это опасная ситуация, слишком часто приводившая меня к беде. Учитывая, что на борту находится фокусник, специализирующийся на чтении запечатанных посланий — а он даст представление в канун Нового года, — появляется возможность включить свое богатое воображение, которое, по мнению Фредерика Селуса и лорда Уортона, я неумеренно использую.
И вот я придумала, как пролить немного света на тайну, прибегнув к ловкости своих рук, и, прежде чем судовой колокол возвестит о наступлении Нового года, я приведу в действие разработанный мною план.
Еще через каких-то несколько часов 1889 год уйдет в анналы истории и наступит 1890-й.
День такой теплый, что мы не заворачиваемся ни в какие шали, платки или пледы. Ранним вечером пассажиры сидят в общем зале, беседуют и рассказывают всякие истории. Мне не хочется с кем-либо контактировать, но я заставляю себя принять участие в общем разговоре, чтобы отвлечься, потому что мой план дерзок и я нервничаю.
У капитана есть шарманка, которую он принес в зал, и по очереди с судовым врачом они крутят ручку.
Спустя некоторое время мы идем в вестибюль ресторана, где помощник капитана угощает нас пуншем, шампанским и устрицами, которые он припас в Америке специально для этого случая.
Потом веселый японец из Иокогамы, жена которого такая же веселая и добродушная, учит собравшихся пассажиров исполнять под простую и легко запоминающуюся мелодию песенку, состоящую из одной строки: «Ослик радостно поет, выйдя на лужок. Ослик радостно поет, выйдя на лужок. Эй-хо-ха! Эй- хо-ха!»
Я потягиваю пунш, слушаю, как поют пассажиры, и смеюсь. Я не осмеливаюсь пить шампанское, потому что мне нужно прочно стоять на ногах и иметь светлую голову.
После того как объявляют о начале представления иллюзиониста, мы проходим в ресторан, где
