распадаться на кусочки, пляшущие в печке красные огоньки обожгли зрачки. Квест снова завыла, подчиняясь первобытному зову крови своих далеких предков, призванных охотиться и убивать. Николас позволил яростной агонии вырваться из легких вместе с ответным нечеловеческим воплем. Стены сомкнулись.
«Настал твой черед, Нико! Маленький мерзкий трусишка! Разве тебе не нравится?»
Его сейчас вырвет. Стошнит. Где-то на задворках разбитого на полоски зрения вжалась в угол Пенни. Щеки ее блестели от слез.
– Ты предала меня! – заорал он. – То, чем мы только что занимались, – предательство. Я не могу удержаться, не могу побороть желание, но меня выворачивает от этого. Ты это хотела услышать?
Она забилась в угол, вытирая ладонью лицо.
Может, он плакал от боли. Правый глаз, казалось, раздулся до размеров головы, пожирая мозг, словно кровожадный монстр. Он фактически ослеп, все, что он видел, – мерцающие, дрожащие огоньки, складывающиеся в безумные узоры, распадающиеся и снова появляющиеся в такт пульсирующей в голове крови.
– Я знал людей, которые не могли жить без вина. – Он изумился, поняв, что язык все еще слушается его и способен воспроизводить членораздельные звуки. – Они пытались бороться с этим, потому что, стоило им поддаться искушению, они напивались до бесчувствия и становились полными идиотами. Протрезвев, они начинали презирать себя, клялись и капли в рот не брать. Но снова тянулись к бутылке. Ничего не могли с собой поделать. Готовы были вытерпеть и тошноту, и отчаяние, лишь бы еще разок испытать это минутное блаженство. Опять и опять. Вот что я чувствую. Я пытался сдержаться. Пытался противостоять. Но я не могу устоять перед тобой, хотя всякий раз после наших занятий любовью меня тошнит. Я ненавижу себя. Мне надо выйти!
Ее лицо расплылось, рот превратился в маленькую зияющую дыру, взгляд печальный. По щекам текла влага, веки набухли и покраснели. Его меч лежал на столе. Еще одно искушение. Простой и легкий выход из положения. Марк Антоний воспользовался этим оружием после битвы у мыса Акций, когда все было кончено, все потеряно, не в силах вынести унижения перед лицом Клеопатры, которую он любил, и Октавиана, которого ненавидел. Примитивный, зовущий к себе клинок, посланник смерти.
Но вместо того чтобы поддаться этому зову, он подошел к печке и распахнул ее. Нагреб маленькой лопаткой горячих углей и высыпал их под дверь. Потом взял бумагу, на которой писал, и поджег ее, добавив в костер щепок от разбитой скамейки. Языки пламени принялись жадно лизать дерево, потрескивая в тишине ночи.
– Фриц, – крикнул он в замочную скважину. – Открой эту чертову дверь, или я сожгу ее!
Дерево обугливалось, хижина наполнилась дымом. У него за спиной Пенни закрыла рот рукой и закашлялась. Как больно. Ужасно больно. Сердце болит, надрываясь от сознания, что он так с ней обошелся. Украл яркий свет сияющего дня и погрузил ее в темноту. Окутанная дымом, она походила на призрак.
Дверь распахнулась.
Фриц стоял рядом с Лукасом и Эриком, мечи наготове, на лицах пляшут отблески пламени. Николас схватил одеяло, набросил его на костерок и затоптал.
– Вы не можете пойти, сир, – спокойно заявил Фриц. – Мы применим силу, если потребуется.
Николас попятился назад и взял в руки свой клинок. Он никак не мог сфокусировать взгляд на этих демонических лицах, окутанных умирающим дымом. Под низким потолком не было места даже как следует размахнуться. Но у него имелось одно преимущество, и они знали об этом.
Ни Фриц, ни Эрик, ни Лукас не осмелятся убить, а он – да.
Он взял доску от разбитой скамейки и воспользовался ею как тараном, перепрыгнув через угли и направив острие своего меча в грудь Эрика. Через несколько мгновений он уже был снаружи, одновременно сражаясь с тремя лучшими фехтовальщиками Глариена. Он практически ничего не видел и потому сражался, по большей части опираясь на инстинкт. И все же шальная всепоглощающая ярость несла его вперед, словно обезумевшего берсеркера[4]. Эрик вскрикнул и упал на колено. Фриц уже пошатывался, привалившись к стене хижины, бесполезный клинок чуть не выпал из внезапно обессилевших пальцев.
Лукас с улыбкой попятился назад, потом отпрыгнул в сторону и выронил меч. Его рука, как видно, все еще не оправилась от раны. Николас кинулся к лошадям и развязал все веревки, отпустив их на свободу. Поймал свою кобылку за уздечку, запрыгнул на ее голую спину и поскакал вниз по склону, ни разу не оглянувшись назад. Остальные лошади бросились следом обезумевшим табуном. Квест неслась впереди, и вскоре серебристый отблеск ее шерсти растворился в ночи.
В голове полыхало пламя. Достаточно ли будет этого огня, чтобы выжечь из памяти опустошенное лицо любимой?
Глава 17
– Ну, – сказала Пенни. – Все пошло не так, как вы рассчитывали, майор барон фон Герхард.
Она разорвала простыню и перевязала мужчинам раны. У Эрика обнаружился порез на ноге, Фрицу проткнули насквозь руку. Лукас бросился в погоню за их принцем ночи.
– Королевских персон лучше не сердить, – поморщился Фриц.
– Это измена, да? – усмехнулась Пенни. – Нас повесят и четвертуют?
– Меня и так уже четвертовали, – мрачно ухмыльнулся Эрик. – Эрцгерцог чуть не отрубил мне ногу.
Как ни странно, но она чувствовала себя на удивление спокойно. Абсолютно спокойно. Он сказал, что ему противно заниматься с ней любовью, что после этого его всегда тошнит. Он поломал мебель и попытался сжечь хижину вместе с ними. И сбежал как полоумный. Так почему же она ничего не чувствует? Откуда эта безмятежность?
– Мы были не правы. Нельзя было пытаться остановить его, он считает себя обязанным спасти Софию и Алексиса. Как он попадет в Морицбург?
Фриц сел на кровать, убаюкивая раненую руку.
– Есть одна старая дорога. Заброшенная переправа под мостом. Тайные проходы. Он их знает.
Она прикрыла глаза и подумала об огромной куче камня, высыпавшегося из гранитного основания прямо над Вин.
– Он боится высоты.
Майор уставился на окровавленную дыру в камзоле.
– Я знаю.
– К этим тайным путям надо карабкаться?
Фриц поднял голову, шрам заиграл на его щеке.
– Даже хуже – проходы эти чертовски узкие. Подобные ограниченные пространства тоже не слишком его радуют.
– Такие, как это? – Она обвела рукой разрушенную хижину. – Но почему?
– Ему было около двенадцати лет, когда он потерялся, – сказал Фриц. – Поднялась страшная суматоха. Мы три дня его искали. Он попал в один из заброшенных подвалов башни. Туда вела только шахта, и все. Вылезти он не мог. Сказал, что сам упал.
– Но вы полагаете…
– Его Карл толкнул. Я это точно знаю. Мальчишка несколько дней просидел в сыром подвале наедине с крысами, без еды и воды. Покойный эрцгерцог заставил его стоять по стойке «смирно», пока тот не признается, что же произошло на самом деле. Но Николас уперся и стоял на своем – он сам виноват, это всего лишь несчастный случай, и тогда дед наказал его.
Она присела, удивляясь тому, что рассказ совершенно не напугал ее.
– Наказал его? После трех дней в подвале без еды? Как?
– Выпорол одного из его товарищей и заставил Николаса присутствовать при этом. Парнишку, с которым он вместе учился и которого обожал.
В желудке вдруг стало нехорошо. Его свело, и ей показалось, что он вот-вот вывернется наизнанку.
– Невинного мальчишку?
Эрик согнул ногу, проверяя, хорошо ли держится повязка.
– И кто же это был?
Старый солдат бросил взгляд на рыжеволосого:
– Лукас.
– Лукас? – переспросила Пенни. – Лукас и Николас знакомы с детства?
– Это давняя дружба, – кивнул Фриц. – Его имя Фрэнки: Фрэнки Лукас, князь фон Грамайс. Ваша мать учила его, когда работала здесь гувернанткой. Он и сам принц крови. У Лукаса имеются все законные права на трон Глариена вслед за Николасом, Карлом и Софией.
«Горностая маленького Фрэнки. Детишки, которых я воспитывала при дворе…» Вслед за желудком свело мышцы рук и ног. Ее начало трясти, словно тело пыталось избавиться от скрутивших его узлов. «Глариен кишмя кишит членами королевских семейств. Я пытаюсь по возможности пользоваться их услугами».
Мелкая дрожь переросла в неконтролируемую лихорадку. Пенни в ужасе уставилась на Фрица.
– Я не знаю, что со мной, – прошептала она. – Меня сейчас вырвет!
Николас прижался к сырой скале. Прямо под ним речка Вин с грохотом кидалась вниз, радуясь тому, что вырвалась на свободу. Он потряс головой. С волос капало на и без того мокрое лицо. Мигрень отступила. Боль отстала от него где-то во время этой бешеной скачки. Он продвигался по старому фьорду. Но на место боли пришел страх: малейшее движение, одна неверная мысль – и все вернется обратно, боль захватит его в свои объятия и сделает абсолютно беспомощным.
Когда-то, давным-давно, вдоль одного края фьорда была протянута цепь. Вот так, перебирая под водой звено за звеном, он и пробился вперед сквозь безудержное течение, изо всех сил пытавшееся свалить его с ног и выбить из груди дух. И теперь скала замка с редкими островками травки и розовыми цветочками нависла над ним в темноте.
Он вступил в бой со своими собственными людьми. Сделал все, чтобы убить их, на славу постарался. Он сознательно пытался раздавить Пенни. И называл это своим долгом. Отвращение к себе самому – не что иное, как жалкая попытка отделаться от совести. Он – дьявольское отродье, которое ползет в темноте, словно таракан, чтобы заявить права на свою собственность. Он протянул руку и нащупал поверхность. Земли нет. Цветов тоже. Только выступ на камне.
